Притяжение, будь рядом, когда я умру (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна

– Ты… чего? – с ужасом выдохнула Ива.

– Согрей меня.

Мэтт уверенно сдвинул ладонь на её поясницу и прижал Иву к себе.

– А я согрею тебя. Вдвоём точно будет теплее.

Он произносил свои слова шёпотом и так близко, что почти касался уха Ивы, её щеки, шеи. Что странно, ей не было щекотно, а ведь должно было быть. И что ещё страннее – это иррациональное желание ощутить такие же прикосновения у основания шеи, в яремной впадине, а потом ещё ниже. Иве так сильно этого захотелось, а дыхание Мэтта было таким горячим и нежным, что… она вдруг пришла в ужас от собственных мыслей и желаний.

– Отпусти…

Но вместо этого Мэтт её поцеловал: вначале мягко, а потом смело и чувственно. Его рот оказался марципановым на вкус, наверное, из-за съеденного торта, но настоящее потрясение у Ивы вызвал язык Мэтта: он трогал её губы, иногда проникал в рот и касался её языка. Ощущений у Ивы было так много, и они оказались такими интенсивными, что ей на миг почудилось, будто её душа оторвалась от тела. Всего на несколько мгновений время то ли остановилось, то ли растянулось, как густой мёд, в бесконечную прямую.

Это был не первый поцелуй в её жизни. Второй. Первый случился ровно двадцать лет назад, и целовали не её, целовала она, потому что её об этом попросили. Мэтт заявил, что хочет попробовать, и Ива знала почему – потому что Бен хвастал всем, что поцеловался с Эмми Скотт. Ива не могла позволить Мэтту быть хуже Бена, ещё тогда, в детстве, она чутьём понимала, как для него важен успех во всём. Поэтому её губы отважно прижались к его плотно сомкнутому, напряжённому рту.

Теперь, двадцать лет спустя, этот рот был смелым, требовательным и… нежным. Он был таким нежным, что её сердце то останавливалось, то билось, как сумасшедшее, кожа покрылась мурашками, а внизу живота начал цвети пряный сад.

Ива никогда бы не догадалась, что в этот момент Мэтт тоже помнил об их первом поцелуе. Точнее, о том, что именно он тогда почувствовал. Бен хвастал, но при этом по секрету сознался Мэтту, что приятного в поцелуе было мало, и главная сложность заключалась в том, что в чужом рту ведь чужая слюна. Главным выводом из опыта Бена следовала техника как можно более плотного сжимания челюсти, что Мэтт со всей прилежностью и воспроизвёл, когда лицо Ивы приблизилось к его лицу. Он помнил её первое прикосновение – оно было осторожным и настолько приятным, что он и думать тогда забыл о чужой слюне и впервые возбудился. Единственная причина, почему он не прижался и не попробовал поцеловать её сам, это происходящая с ним незнакомая физиология. Она не то что бы напугала его… вообще-то, именно напугала. Ему стало неловко и страшно, что Ива заметит его возбуждение. А ещё он растерялся, потому что впервые сам с подобным столкнулся и понятия не имел, как реагировать.

Теперь же он имел понятие практически обо всём, и его руки с силой вжали бёдра Ивы в его пах. Он хотел, чтобы она почувствовала его, и она почувствовала.

WILDES – Circles

С этого момента всё пошло по неожиданному сценарию. Ива резко отстранилась и попыталась встать, но Мэтт был слишком возбуждён и слишком сильно хотел её близости, чтобы это принять. Чем сильнее она противилась и отталкивала его, тем сильнее он прижимал её к себе. От нежности не осталось и следа, теперь его объятия были жадными и нетерпеливыми.

Он не осознавал сам того, что делает. Не понимал себя. Что-то большое и тяжёлое сдавливало его изнутри с таким напряжением, что воля и способность разумно рассуждать оказались парализованы. Им двигала какая-то тайная сила, и единственное, что он в этом мгновении совершенно ясно понимал – он хочет Иву физически.

Как давно хочет? Давно. Уже очень давно.

Ему пришлось сжать её ладони в своих, чтобы она не лупила его кулаками, не царапала.

А она, свирепо борясь за что-то одной ей ведомое, впивала ногти в его пальцы и шипела:

– Отпусти! Убери свои руки, урод! Отвали!

Но в ходу были уже не только руки: он зажал её между собой и диваном, чтобы коленями она не долбила его в пах и не могла бы причинить ему такую боль, которую он не сможет вытерпеть – в таком случае, она добилась бы своего, и он бы её отпустил.

Он знал, что никогда не возьмёт её насильно, как велико бы ни было его желание. И он также был уверен, что и она об этом знает. Всё, что ему нужно – ещё один поцелуй. Настоящий.

Он не прижался, прильнул к её рту при первой же возможности. Но не успел даже почувствовать его нежность – острая боль пронзила нижнюю губу, а за ней и верхнюю. От неожиданности из него вырвался то ли выдох, то ли глухой стон, но с места он не сдвинулся – стал наблюдать, как собственный рот заполняется металлическим вкусом крови. Это должно было его охладить, обязано было привести в чувство, но он только стал следить за тем, как боль волнами расходится по телу. Случись это с кем-нибудь другим – он бы взбесился, ведь в сексе его вкусы всё-таки тяготели к традиционности, и он этого никогда не скрывал – все его женщины были в курсе. Но сейчас, странное дело, боль почему-то несла ему облегчение.

Мэтт закрыл глаза и продолжил прислушиваться к себе… и к ней. Она тоже замерла, больше не шипела и не кусалась, не терзала его ладони ногтями.

«Сдалась…», подумал он. И, всё так же наблюдая за вспышками боли в травмированных губах, снова поцеловал. Сила тяжести выталкивала кровь из его рта в её рот, он понимал это, но уже не мог остановиться. Он целовал. Целовал за все прошедшие дни, когда ему уже так сильно этого хотелось, за все прошедшие месяцы, когда он сам не понимал, что с ним, и зачем за ней таскается, и за все прошедшие годы, за всё просмотренное, упущенное и прошедшее мимо.

Ему бы хотелось ощутить вкус её губ, сладость её языка, втягивать в себя тепло её дыхания, но всё, что он чувствовал – это внезапно обмякшее тело под собой и её покорно сдавшиеся ему губы. Ему показалось, они даже один раз ответили, но так неуверенно и слабо, словно это и не поцелуй был вовсе, а порхание крыльев погибающего мотылька.

Ему вдруг подумалось, что мир состоит из фальши. Он видел любовь в кино, в рекламе, ему даже пару раз довелось читать о ней в книгах. Он говорил, что любит, ему говорили, что любят, но никто ни разу не намекнул ему о том, что же это на самом деле такое. Никто не предупредил его о масштабах жажды, голода, потребности, вдавливающей в Иву с такой силой, что он не в состоянии оторвать от неё свой окровавленный рот.

Он целовал и целовал. Целовал губы, шею, плечи, грудь, живот – всё, до чего мог дотянуться, что мог освободить от одежды. Целовал осторожно, но не потому, что ему было больно, а потому что большее брать не смел. Только это, и только с целью обнажиться перед ней. Обнажиться не телом, как раньше перед другими, а всеми своими чувствами, всей своей душой, и только перед ней. Может быть, тогда она сможет простить его? Хотя бы только допустить мысль, что с ним у неё возможно большее, и случится оно по-настоящему и очень серьёзно. Серьёзнее не бывает.

А Ива и сама не знала, почему плачет. Нет, она даже не плакала, она рыдала, причём неистово и абсолютно лишившись возможности себя контролировать, скрывать свои чувства. Если бы Мэтт попытался её изнасиловать, даже это не разнесло бы её психику так, как это сделал его поцелуй. Ведь поверив во что-то лишь однажды, она даже не разочаровалась, нет, она разбилась о холодные тривиальные грани мира, в котором жила. Тот же самый человек, тот же самый мужчина, изменивший её внешне и внутренне до неузнаваемости, всего несколько мгновений назад касался её губ так, словно совершал таинство, и в этих прикосновениях было смысла больше, чем во всём прочем, что довелось ей узнать в жизни.

Ива потеряла почву под ногами. Больше не знала, во что верить, к чему стремиться. Её стройное представление о мире снова расстроилось, и новые мозаичные картины, собиравшиеся из его осколков, заставляли всё в ней сжиматься и одновременно расцветать нежными розовыми бутонами. Они распускались против её воли, против рассудка, вопреки всему, во что она верила и чего боялась.