Анна Берсенева - Красавица некстати
– Почему ты молчишь, Вера?
Его слова повергли ее в такую оторопь, что на несколько мгновений мир показался ей безмолвным. Но все-таки этот мир звучал, оказывается.
– А что я должна сказать? – с трудом выговорила она.
– В самом деле, – усмехнулся Кирилл. – Странно было бы ожидать от тебя истерики. Или хотя бы слез.
Сознание постепенно возвращалось к ней. Она уже не только слышала голос Кирилла, но и понимала смысл его слов.
– Ты хотел взбодрить меня слезами?
Она тоже усмехнулась. Усмешка нелегко ей далась.
– Я не хотел причинить тебе боль. Хотя… А может быть, и хотел!
Последние слова прозвучали с такой страстью, какой Вера не слышала в его голосе никогда. Он бывал страстным в постели, он целовал ее так, что горячо становилось губам, но если он говорил, то голос его всегда звучал ровно.
А теперь она слышала, как что-то клокочет у него в горле, неудержимо рвется наружу.
– Я чем-то обидела тебя? – спросила Вера.
Она, наоборот, постаралась, чтобы ее голос прозвучал бесстрастно. И не потому, что не хотела выказывать свои чувства из какой-то особенной сдержанности. Просто она не понимала, что чувствует сейчас. Кажется, только смятение.
– Нет.
Он смотрел на нее обычным своим испытующим взглядом. Нет, не обычным – в его взгляде была сейчас не просто оценка ситуации, какая бывала всегда, а что-то… Вера не понимала, что он высматривает в ней, что хочет услышать.
– Тогда в чем дело? – спросила она. И уточнила еще более ровным тоном: – Я имею в виду не твое решение о… твоем будущем. Его ты не обязан мне объяснять. Но твое странное желание причинить мне боль… Почему?
– Ты, как всегда, логична, – задумчиво произнес он. – Логична, последовательна, точна в оценках.
– Я не замечала, чтобы тебя не устраивали эти мои качества.
Их разговор все больше напоминал обмен упреками. А ей этого не хотелось. Что-то очень существенное, очень значительное происходило с нею сейчас, и к этому не должна была примешиваться такая банальность, как взаимные упреки.
Но, наверное, и с Кириллом происходило что-то подобное. Во всяком случае, он не стал ей возражать. Вере показалось даже, что он вообще говорит не с нею. Какая-то лихорадочность появилась в его тоне; он никогда так с ней не разговаривал.
– Я тоже так думал! – проговорил он. – Я ведь сразу понял, что ты именно такая, сразу, как только ты подошла ко мне в супермаркете и стала расспрашивать про соус. Думаешь, я не понял, что ты решила прибрать меня к рукам? Отлично понял, Вера! Ты не первая, кому этого захотелось.
– А ты страшно дорожишь своей независимостью? – насмешливо заметила она. – Надо было сразу так и сказать. Я не обременяла бы тебя целый год.
– Да нет же! – воскликнул он. – Елки-палки, да какая независимость?! Ты мне сразу понравилась, я сразу тебя захотел, при чем здесь какая-то абстрактная независимость? Я решил: вот та самая женщина, которая мне нужна. Красивая, разумная, последовательная…
– Логичная, – подсказала Вера. – Главное, ничем не занята и всегда наготове. А когда я занялась делом, которое меня увлекло, то перестала тебя устраивать. Это очень по-мужски. Ты не оригинален.
Кирилл замолчал. Вера поняла, что попала в самую точку – его молчание было лучшим тому подтверждением. Но когда он прервал молчание…
– Это не так, Вера, – тихо сказал Кирилл. – Твоя работа совсем ни при чем. Ты могла работать, могла не работать – для меня это неважно, понимаешь?
– А что же для тебя важно?
Она спросила об этом с какой-то инерцией запальчивости, почти риторической. И только уже спросив, поняла: а ведь это и есть главное, это единственное, что ее волнует. Да не просто волнует – огнем ее сжигает!
Что в ней оказалось не так для мужчины, который устраивал ее во всем? Неужели в ней есть такой существенный изъян, что этот мужчина бросает ее без всякой видимой причины, и бросает как раз, когда, ей казалось, их отношения приобрели особенную доверительность?
Она встала с качелей и машинально оттолкнула их от себя. Так некстати была сейчас вся эта идиллия: сосны, качели…
– Я думал, для меня важно именно то, в чем и состояли наши отношения, – сказал Кирилл. – Что-то ровное, размеренное, даже, извини за такое определение, респектабельное. Ну да, когда я смотрел на тебя во время какого-нибудь приема – как ты разговариваешь с важными для меня людьми, пьешь шампанское, улыбаешься, киваешь, – я думал именно так: моя женщина не только ослепительно красива, но и классически респектабельна. И раздувался от гордости. Очень по-мужски, ты права. Но… – Он на секунду замолчал, словно набирая побольше воздуха. – Но потом я стал чувствовать какое-то беспокойство. Я не понимал, как оно связано с тобой. Между нами ведь, наоборот, все было так спокойно, так… безветренно.
– И тебе захотелось бури? – насмешливо поинтересовалась Вера.
Кирилл не обратил на ее насмешку ни малейшего внимания. Вера правильно догадалась: он разговаривал сейчас не с нею.
– Да! – с горячностью, которой она совсем не узнавала в нем, воскликнул Кирилл. – Да, да! Бури мне не хватало, волнений, страстей – как хочешь называй! Я без них… устал, Вера!
– Устал без страстей? – Вера расслышала в своем голосе растерянность. – Обычно бывает наоборот – устают от страстей…
– Я тоже так думал, – грустно сказал Кирилл. Волнение его сделалось таким сильным, что на скулах болезненно проступили алые пятна. – Но оказалось, я плохо себя знал. Ведь я всю жизнь так живу, Вера. И отец мой так жил, и, я подозреваю, дед. Именно так – без страстей. Я думал, потому и не женюсь. Где женщина, там ведь… ну, не страсти, до этого я отношения не доводил, но по крайней мере всяческие волнения. Ты оказалась первой женщиной, которая совсем мне их не доставляла. Это редкое качество, и я его в тебе ценил, поверь.
Вера смотрела на Кирилла, вот такого, неузнаваемого, и ее охватывала жалость. Он был так растерян от непонятного чувства, которого прежде в себе не знал и которому не знал даже названья! У него даже волосы, безупречно подстриженные, растрепались – ну конечно, он ведь то и дело ерошил их растопыренными пальцами. И качели, как только с них встала Вера, он то и дело дергал за длинные цепи и неизвестно зачем раскачивал. Он был похож на растерянного ребенка, который вдруг столкнулся со взрослым качеством мира.
– Я тебе верю, Кирилл, – уже без насмешки сказала она. – Но все равно ничего не понимаю.
– Извини. – Он как-то встряхнулся и стал почти похож на себя обычного. – Я в самом деле несу какую-то невнятицу. В общем, возможно, это всего лишь пресловутый кризис среднего возраста. Правда, я считал, он наступает пораньше, и думал, что меня эта напасть благополучно миновала. Выходит, нет. Или дело в чем-нибудь другом – не знаю. Да и неважно, как это называется. Я вдруг понял, что у меня одна жизнь. Одна! Ты понимаешь? И в ней, в этой моей одной жизни, я не проведу ни единой ночи в бессоннице из-за того, что какая-то женщина стоит у меня перед глазами, всего меня заполняет собой и не дает уснуть. Я как раз ночью об этом и подумал. Третьего марта, я точно помню ту ночь. – Глаза у него странно блеснули, тень пробежала по лицу. – Был сильный ветер, сосны скрипели, а остальные деревья стучали голыми ветками, как будто в ознобе. Я очень ясно все это помню, потому что… Меня обуял какой-то смертный страх. Я понял, что моя жизнь не просто идет, а…
