Джанетт Энджелл - Мадам
Обо мне она тоже волнуется, это было и остается одним из ее любимых занятий. Ей не нравились мои оценки, мои мальчики, подолы моих юбок. Как только я переехала в Бостон, мама начала беспокоиться, нормально ли я питаюсь, ворчала, что я плохо отстирываю свои вещи и даю Соблазну и Сиддхартхе кошачьи консервы не той марки.
Не говоря уже о моей работе.
Мама встретила меня в аэропорту, энергичная и стремительная, как обычно. Я никогда не могла понять, как ей удается оставаться такой деятельной и активной, и уж тем более я не могла подражать ей.
— Машина припаркована вон там, где твой багаж, рада тебя видеть, не холодно?
Мы уселись перед огромным камином в гостиной в нашем доме на Саут-Бэттери. Я пила шардонне, а мама занималась, как она это называла, «наверстыванием упущенного». Насколько я поняла, это означало поделиться со мной всеми достойными внимания местными сплетнями за год.
— Ну, разумеется, когда она вышла за него, мы все знали, что это будет катастрофа, но она все равно рискнула. А у него не было имени, разве ты не понимаешь…
В Чарлстоне у одних имена, а у других Имена, и мама определенно имела в виду последнее. Все важные персоны — американцы английского происхождения, хотя никто никогда не употребляет этого словосочетания. Они просто Важные Персоны. И пока мама не вышла за папу, она носила одно из таких Имен.
Мама никогда не жалела о браке с папой, по крайней мере мне хотелось бы так думать. В столовой огромного дома, крышу которого мама теперь делит только с тенями и воспоминаниями, разместился своего рода папин алтарь: его портрет, нарисованный известным в Южной Каролине художником, медаль за участие во Второй мировой, беспорядочно расставленные на серванте фотографии в рамочках и первый подарок маме — подписанный экземпляр «Винни-Пуха».
Обычно я задерживаюсь около этого алтаря, дотрагиваюсь до воспоминаний, но они принадлежат матери, а не мне. Я помнила о папе совсем другое. Его колючие усы на моей щеке, когда он меня целовал, вечный запах трубочного табака и дверь, захлопнутая передо мной, пока я ждала в коридоре.
Кажется, у мамы имеются свои связи с верхушкой брахманов бостонского общества, и она очень расстраивается, что я не состою в их рядах. Я снова говорю о своей компании, она возражает и предлагает снова пойти подучиться, тогда я снова завожу старую песню о преданности своему делу.
— Может, ты думаешь, что обслуживать банкеты ниже моего достоинства? — задаю я провокационный вопрос.
Мама морщит свой миниатюрный носик.
— Никто не упрекает тебя в том, что ты обслуживаешь банкеты, — говорит она. Ее руки изящно двигаются, когда она крутит свою чашку. Фарфор настолько тонкий, что просвечивает в свете камина. — Вот это действительно было бы ниже твоего достоинства.
Так я поняла, что мама знает, что я вру насчет своей работы, но больше ничего выяснить не удалось, поскольку она не из тех людей, кто смело смотрит в лицо проблеме или начинает копаться в какой-то ситуации, которая ему кажется некомфортной и неприятной. Любую маленькую проблему можно сгладить улыбкой, а большую проще проигнорировать. Такой подход верой и правдой служил маме всю ее жизнь, и сейчас она не собиралась от него отказываться.
Тем не менее я разозлилась. Может, мне действительно хотелось стычки, кто знает? Моя подруга Тэмми, лесбиянка, как-то раз рассказала, что ее постигло жестокое разочарование, когда она приехала домой и рассказала родителям о своей сексуальной ориентации: «Я-то думала, что шокирую их, что они придут в ужас, отрекутся от меня, будут меня стыдиться. Но они приняли новость спокойно. И это было ужасное разочарование».
Наверное, я чувствовала то же самое. Я подзадоривала маму выпытать из меня, чем же я занимаюсь на самом деле, мне хотелось сопротивляться, не проявляя при этом ярко выраженной агрессии, вынудить ее пойти против своих желаний. Я даже сама не уверена, почему. Может, злость заставила меня понять, что мы в конечном счете с ней очень похожи?
Хочет ли какая-нибудь дочь быть копией своей матери?
Тем временем в Чарлстоне Рождество шло своим чередом. На двери вешали венки из вечнозеленого остролиста с его ярко-красными нарядными ягодками, рождественские песнопения на улицах, вечеринки с глинтвейном — все очень по-диккенсовски, а я чувствовала, что все больше и больше отдаляюсь от происходящего. Мы с мамой украсили огромную елку, которая возвышалась аж на два этажа в нашей облицованной плиткой прихожей. Ее друзья заходили пропустить по стаканчику пунша или горячего рома со сливочным маслом и посплетничать. Утром мы открыли тщательно выбранные подарки. Мама подарила мне серебряный медальон, которой я ношу и по сей день.
Нельзя сказать, что мне совсем не понравилось, понравилось. И дело не в том, что мы не могли смириться с нашими поверхностными взаимоотношениями, могли. Просто я наконец поняла, что не принадлежу этому дому, и, наверное, уже довольно долго.
Я вернулась в Бостон и наблюдала за хаотическим движением автомобилей по туннелю Кэллахана всю дорогу от аэропорта до города. Таксист мне попался совершенно не болтливый, и мне это даже нравилось.
Я вернулась домой.
* * *Думаю, что в итоге вы сами выбираете себе семью. Я не говорю сейчас о той семье, в которой вы родились, к которой прикованы общим прошлым и неопределенным будущим, а о тех людях, которых вы выбираете сами.
Я сидела в гостиной и наблюдала за Робертом, Луисом, Джаннетт, Лили и Бенджаменом. Рядом Сиддхартха и Соблазн урчали от удовольствия, и мне хотелось заурчать самой. Нас связывала тоненькая ниточка — намного тоньше, чем мы думали, — но эта связь была настоящей, мы сами сознательно ее выбрали. Возможно, в конечном счете это и есть то, что нужно всем людям на свете.
В одной из песен ирландской группы «Клэннэд» есть такие строки: «Так глубоко, как сможешь заглянуть, с изнанки сердца, в тайниках души». Именно там все они и находятся: в тайниках моей души.
Глава семнадцатая
Разговор о том, как ответить окружающим на вопрос о работе, плавно, но решительно возвращает меня в настоящее.
Сэм обожает этот парк. Что такое закодировано в ДНК всех маленьких детей при рождении, что они так тянутся к песочницам, качелькам, всяким лестницам, горочкам и пустым разговорам? Я могу придумать много мест, которые понравились бы детишкам, куда бы я предпочла отправиться. Например, прогулка по пляжу, путешествие на настоящую ферму или прогулка по реке, но нет, Сэм всегда тащит меня только в парк, больше никуда.
Думаю, нужно кое-что объяснить.
После уроков или по выходным, короче, почти каждый день мы ходим в парк, если погода позволяет. Я беру с собой журнал и мобильник, а еще всякие причиндалы, которые и положено брать на прогулку маме: стаканчики-«непроливайки», что-нибудь перекусить и, разумеется, бинты. Ну, не так уж плохо. Раньше мне приходилось таскать здоровенные сумки, набитые лосьонами и ватными шариками, чистыми подгузниками и полиэтиленовыми мешками для использованных. Нельзя сказать, что я скучаю по тем денькам, хотя иногда мне жалко, что Сэм уже вырос из младенческого возраста.
