Джудит Крэнц - По высшему классу
Сьюзен начала медленно расчесывать волосы. Весь этот ежевечерний ритуал перед сном ее успокаивал, и поэтому она даже в самый поздний час выполняла его медленно, обстоятельно. Тщательно расчесывая пряди, она подмигивала своему отражению в зеркале, вспоминая, с какой поразительной быстротой удалось Дэнни Сигелу расположить к себе Николсона и Редфорда, убедить их довериться ему. В этом молодом человеке таилась какая-то взрывная сила, воображение столь непосредственное и юное, что устоять перед ним было невозможно, и такая потрясающая изобретательность, что, когда в очередной раз его осеняло и он с ходу предлагал актерам абсолютно новые, неожиданные ходы, они были готовы сделать для него все, что угодно.
В памяти ее вновь ожил тот день, когда Керт, вернувшись домой, известил ее, что по предложению Сигела Редфорд и Николсон решили ПОМЕНЯТЬСЯ ролями, и теперь Редфорд будет играть принца мафии, а Николсон — заглавного героя, стопроцентного американца. На Вито, по словам Керта, их энтузиазм тоже подействовал — Вито полностью согласен с Сигелом и считает его идею блестящей. Вито уверен, что лишь зеленый юнец с последнего курса киношколы способен предложить Редфорду роль «стопроцентного», и лишь самый безмозглый продюсер рискнет втиснуть Николсона в тип опереточного мафиози, — а вот заставить их в корне поменять амплуа может только человек по-настоящему смелый, творческий, блестящий режиссер, и этого Голливуд не забудет долго.
Гримеры приложили максимум усилий — особенно если учесть, что по ходу действия оба актера должны были постепенно состариться на двадцать пять лет, а также то обстоятельство, что звезды ранга Николсона и Редфорда, как правило, позволяли накладывать на свои всемирно знаменитые физиономии лишь минимальное количество грима. Войдя в будуар, чтобы надеть пеньюар, Сьюзен Арви плотно затворила за собой дверь и дала наконец волю приступу рвущегося наружу безудержного смеха, который у женщины с меньшим самообладанием наверняка перешел бы в истерику.
Бог мой, Редфорд, с его соломенной шевелюрой, выкрашенной в черный цвет, но голубыми, как небо в раю, очами, неистребимой улыбкой хорошего парня, поколениями англосаксонских предков за спиной и лучащимся изнутри обаянием, пытался плести интриги против своего лучшего друга в компании мрачных типов, каждый из которых с немалым усердием изображал члена обширной мафиозной семьи; Николсон — великолепный англосаксонский чуб над изломом подкрашенных, но узнаваемо сатанинских бровей, хитрый блеск глаз, губы, кривившиеся в инфернальной усмешке, и короткий поскрипывающий смешок — с открытой душой завоевывал доверие избирателей… Оба актера, господь свидетель, работали на износ, но оказались бессильны преодолеть магию тех главных, личных, неотъемлемых от них качеств, благодаря которым, собственно, каждый из них и стал в свое время звездой первой величины. Сьюзен же во время премьеры не осмеливалась даже взглянуть на экран, боясь, что будет застигнута врасплох припадком неудержимого хохота.
Ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы изобразить соответствующее почтение перед собравшейся на премьеру толпой аристократов самого разного толка. Они же были в таком восторге от того, что смогли получить эти бешено дорогие и оттого еще более желанные приглашения, что не осмеливались доверять собственным внутренним оценкам игры главных звезд — если, конечно, на эти оценки вообще кто-нибудь отважился. Критики, сказала она себе, — дело другое. Они — настоящие знатоки — скажут свое слово очень скоро.
Теперь тебе место только на свалке, Вито, удовлетворенно констатировала Сьюзен Фарбер Арви и послала воздушный поцелуй своему отражению в зеркале.
— Сьюзен? Где ты, черт возьми, прячешься? — Голос мужа раздался за самой дверью ванной — в святая святых супруги он все же входить не осмеливался.
— Я сейчас, — отозвалась она. При всем при том, подумала она про себя, после двадцати лет совместной жизни этот несчастный придурок, как именовал его до самой своей смерти ее отец, нуждается в снисхождении. Сегодня, по крайней мере. — Устал? — спросила она сочувственно, появляясь из ванной и затягивая на ходу поясок шелкового халата.
— Да, зверски. Эти предварительные просмотры черт знает как выматывают, — а представь, ведь ее еще не видели газетчики…
— Но, по моему мнению, игра Дайан Китон — настоящее откровение, дорогой. И я никак не думала, что она может быть такой потрясающе сексуальной. Поверь, уж если женщина может убедить в своей сексуальности особу своего пола…
— Да, помнишь, та сцена, где Романос соблазняет ее в гостиной в «Мариотте», в то время как Сазерленд произносит предвыборную речь в банкетном зале.
— По-моему, это была самая гнусная и грязная сцена, которую только можно снять, и о ней все будут говорить, можешь не сомневаться… Она у меня до сих пор стоит перед глазами.
— Я никогда не думал, что мы сможем уговорить ее снять с себя почти все, — заметил Керт Арви.
— О, это был триумф, милый. По правде говоря, всем тем, кто готовил ей гардероб, стоит повысить жалованье.
— А музыка, Сьюзен, музыка потрясающая… правда?
— Поверишь, до сих пор в голове — главная тема особенно!
— А декорации, Сьюзен? Я говорил тебе — все сработает, даже несмотря на то, что мы не смогли снять эти чертовы дома в Ньюпорте!
— Да кто заметит? Если бы мне самой там не приходилось бывать, я могла бы поклясться, что снимали именно Ньюпорт! Вито нашел великолепного художника, Керт; не только Ньюпорт, вся картина смотрится на одном дыхании.
— Но эта Дайан! — Керт Арви присвистнул. — И ведь подумать, что Вито хотел взять Фонду… Я дьявольски рад, что отговорил его от этого.
— Но только от этого, милый; вся картина, надо признать, его, от первого до последнего кадра. Продюсер Вито Орсини — и забывать об этом не следует. Его взгляд, его манера, все эти завершающие штришки… его ответственность, наконец, за каждое принятое решение. — Сьюзен передвигала подушки, пока они не легли наконец так, как ей нравилось; ни одна из горничных так и не смогла освоить это искусство. Она повернулась к Керту, с отсутствующим видом сидевшему на краю кровати.
— Ты ведь понимаешь, Керт, я, менее чем кто-либо, склонна преуменьшать важность твоего предприятия, твоей студии — ты финансировал фильм, это твоя продукция… но давай, мой милый, смотреть правде в глаза: фильм — заслуга Вито Орсини, и он достоин всяческой похвалы. Мне самой нелегко признать, что именно он с начала до самого конца стоял за всем этим, и неважно, как я при этом сама к нему отношусь, но какой бы успех ни ожидал картину, я все равно не люблю его, Керт. Вито собрал все мыслимые почести после работы над «Зеркалами», и я думаю, что все повторится и в этот раз. А нам, как всегда, придется стоять и смотреть, как он купается в лучах славы, и никто, уверяю тебя, не вспомнит даже название студии, которая сняла фильм.
