Татьяна Рябинина - Полет бабочки. Восстановить стертое
— Нет.
— Это такое общежитие. Маленькая комнатка с душиком и туалетиком. А кухня — общая на несколько семей. Иногда бывает и кухонька крохотная в комнате. Но чаще наоборот — не только кухня, но и туалет общий. И ты знаешь, я бы согласилась, если б они по-людски попросили. Много ли мне, старухе, надо? И уборки меньше, и платить тоже. Только вот пенсия у меня… Когда дед жив был, работать мне не разрешал. Мы ведь с ним греки, по нашим старым обычаям замужняя женщина работать не должна. Вот и не разрешал. Сейчас-то я с дома живу, с отдыхающих. А Ленька с Лидкой хотели сами в доме жить, ничего не сдавать. Я говорю: давайте мне хотя бы две тысячи в месяц и забирайте дом. Нет, пожалели. Чуть до суда не дошло. Представляешь, с собственным сыном за свой дом судиться! Не приведи Господи! Только дед мой хитрый был. Он, наверно, что-то такое предвидел, все мне завещал. Так с тех пор и не появляются. И внуку не дают со мной видеться.
— Им тяжело, наверно, втроем в одной комнате, — сказала я и тут же прикусила язык.
Но баба Глаша не обиделась.
— Вот и я говорю, тяжело. Что я, не понимаю? Я им предлагала, давайте дом продадим. Он дорогой. Им двухкомнатную, а мне две малосемейки. В одной жить, другую сдавать. Так нет же. Ждут, когда я умру, чтобы сразу все получить.
Об Андрее баба Глаша сказала так:
— Он хороший, Андрюшка, добрый. Я ж его больше тридцати лет знаю. Почти каждый год у меня отдыхает. Раньше-то с мамкой, с папкой ездил. Смешной такой был мальчишка, кудрявый. Любопытный. Как-то, лет пять ему было, у нашей Пальмы щенки родились. И Ленька одного случайно придавил. А может, и не случайно, не знаю, он с детства вредный был. И Андрюшка так плакал, все сидел рядом с ним, а потом, когда щеночек сдох, закопал в саду, веночек сплел на могилку. А Ленька над ним смеялся. Да он и сейчас хороший… Хотела сказать, мальчик, только какой он мальчик, дядька уже. Только вот с женщинами не везет ему. Не знаю, почему. Женился вот неудачно. Попрыгушка такая. Приезжал с ней, не понравилось ей тут. Надо было ему на той девочке жениться. Вот ее он, похоже, по-настоящему любил. Ты знаешь, нет?
Я покачала головой. Когда баба Глаша хвалила Андрея, мне стало так приятно, словно услышала похвалу в адрес своего мужа. Про жену как-то мимо ушей пропустила, тем более неудачную. А вот известие о девочке, которую Андрей, «похоже, по-настоящему любил», меня словно оцарапало. Я тут же отругала себя, но баба Глаша, кажется, что-то поняла. Она помолчала, словно думая, стоит ли рассказывать дальше, но все же продолжила:
— Была у него одна девушка, на двенадцать лет младше. Я-то ее не видела, только фотографию. Очень миленькая. Да и рассказывал он о ней так тепло. Но вот… не заладилось что-то. Он сглупил, она ушла, уж не знаю толком, что там у них случилось. Только он потом долго ее забыть не мог. Уже и на Тамаре женился, а все об Инночке своей вспоминал.
— Ее Инной звали? — переспросила я.
Что-то в этом имени было такое… негладкое. Что-то оно для меня значило. Что-то от него внутри замирало холодком. И совсем не потому, что так звали девушку Андрея.
* * *Денис сидел в своем кабинете и наблюдал за вороной, которая упорно пыталась устроиться на каком-то штыре, торчащем из стены дома напротив. Штырь был слишком короткий, ворона на нем не умещалась, соскальзывала, обиженно вскаркивала и снова принималась за свое.
Надо было просмотреть кучу документов, но руки опускались на полпути к папкам. За последнее время он здорово запустил работу. В голове только Вера и Инна. А сегодня — и вовсе пустота. Противная, звенящая.
Вчера он твердо решил уйти. Вернуться вечером с работы, собрать вещи и уехать к себе. И спать на диване, на подушке, еще пахнущей Вериными духами. Подать заявление на развод, закончить с квартирой и ждать Веру. Только почему-то к концу рабочего дня решимость его потихоньку покинула, и вместо этого он поехал с приятелями в казино, проиграл там тысячу долларов, напился до полного одурения, а утром обнаружил себя в чужой квартире. Хорошо хоть не с женщиной. Один из приятелей пожалел его и приволок к себе домой. Кое-как Денис оделся, умылся и с гудящей головой на такси поехал в банк.
В вестибюле наткнулся на отца. Тот вскинул голову, посмотрел на часы на стене, показывающие начало двенадцатого, нахмурился, но обошелся без воспитательной работы. Только буркнул:
— Зайди ко мне после обеда, разговор есть.
Как-то вяло проползла в голове мысль, что ему уже тридцать лет, а он сам по себе никто, папин сынок, сидящий на теплом местечке исключительно благодаря родственным связям. И все его только так и воспринимают. И даже если б он после института устроился в другое место и делал карьеру исключительно своими силами, все равно все говорили бы: ага, это только потому, что у евойного папеньки свой банчишко.
Эх, все у него в жизни по-дурацки складывается. И всю жизнь ему кто-то завидует. Чему, спрашивается, завидовать? Это когда денег нет, кажется, что слаще ничего на свете не бывает. А когда они у тебя с пеленок не переводятся, это повседневность. Тогда мечтаешь о чем-то другом, недоступном за деньги.
Их так называемая «банковская история» была вполне банальна, если учитывать, что отец некоторое время был простым таким секретарем горкома партии, не первым, но одним из, да еще и жилищное строительство курировал. Слишком не зарывался, жил сам, давал жить другим, поэтому хоть на самые верха и не взлетел, но благополучно тяжелые времена пережил — с прибылью. Далее во всем продолжал держаться золотой середины, поэтому особых потрясений и не испытывал. Банк его хоть и держался во второй десятке, но был вполне стабилен и давал неплохой доход.
Денис с Яной мало чем отличались от большинства «золотых» деток. Няня, спецшкола, машина с шофером, домработница, дорогие шмотки, поездки за границу. И непоколебимая уверенность, что мир непременно должен под них прогибаться. Почему? Да потому, что они принадлежат к особой касте. Не к тем, кто кланяется, а к тем, кому кланяются. Им это дано от рождения. И даже то обстоятельство, что родители периодически пытались загрузить их домашним трудом, ничего не меняло. Они воспринимали это как «черепа чудят». Яна класса с шестого отчаянно красилась и курила, носила микроскопические юбки и бегала на свидания, в музыкальном училище начала баловаться косячками.
А уже учась в консерватории, она начала вести такую богемную жизнь, что даже мать, до сих пор смотревшая на их с Денисом «шалости» сквозь пальцы, ахнула. Денис всерьез и не без основания подозревал, что сестра колется, но вдруг она познакомилась с Саней, скромным и незаметным третьекурсником-виолончелистом. Парень был из небогатой верующей семьи, с детства прислуживал в алтаре и пел в церковном хоре. Они с Яной были словно с разных планет. И тем не менее через год обвенчались. Что произошло с Яной, каким образом Сане удалось отвлечь ее от наркотиков и привести в церковь, об этом она никогда не рассказывала. Мать сначала заартачилась, но все же родители смогли рассудить здраво: лучше отдать дочь за этого спокойного мальчика не от мира сего, чем потерять ее вообще.
