Ольга Карпович - Моя чужая жена
Аля вошла следом, ойкнула, ударившись об угол продавленной металлической койки. Редников прошел к заколоченному окну, уцепился за одну из досок, с силой потянул вниз, повиснув на ней всем телом, и выдрал с мясом. В сарай проник со двора тусклый свет фонаря.
– Ну вот, так посветлее будет, — с удовлетворением произнес Дмитрий. — Там дорога видна, тут — крыльцо. Замечательный наблюдательный пункт ты выбрала. Здесь мы точно ничего не пропустим.
Он повернулся к Але. Девушка, сгорбившись, сидела в углу на деревянном ящике. Ее почти не было видно, лишь блестела в неясном свете склоненная золотистая голова. Редников приблизился, разглядел тонкие прижатые к лицу ладони. На безымянном пальце левой руки желтело узкое, чуть великоватое обручальное кольцо.
Теперь, когда они оказались наедине в этом грязном, пропахшем мышами и сыростью сарае, не обращать на нее внимания, делать вид, что ее нет рядом, было невозможно.
– Ты что? — выговорил он внезапно охрипшим голосом.
– Устала… Господи, как я устала, — простонала Аля, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.
– Что, нелегко дается красивая жизнь?
Аля дернулась как от пощечины, а затем выпрямилась, вытянулась перед ним в полный рост, судорожно сцепив руки, глядя прямо ему в лицо сумасшедшими яростными глазами. И Редников, больше не владея собой, продолжал:
– Ты же сама этого хотела, так? Квартира в центре, машина, шмотье заграничное, карьера опять же. А что за все приходится платить, в детстве не научили? Да, просчиталась маленько… Ну и как тебе с ним живется… радостно? Весело, беспроблемно, скажи, мне очень интересно, как?.. Неужели все это стоит твоей свободы, твоей молодой жизни? Он мой сын, мой единственный сын, и мне никуда от этого не деться. А ты… неужели не понимаешь, что продала себя за тридцать сребреников? Ведь ты не любишь его, это видно… Тогда зачем?
– Да, не люблю… — перебила вдруг Аля. — Но даже зверям свойственна жалость к своим собратьям!.. А ты, ты знаешь, что это такое — жалость? Нет… ты не знаешь и не знал никогда, наверное…
Она осеклась, глянула куда-то в сторону. Митя понял, что сейчас произойдет что-то такое, чего никогда нельзя уже перечеркнуть, забыть, сделать вид, что ничего не было. Словно игрой каких-то темных сил они с Алей заброшены в этот склеп, словно эти же темные силы, забавляясь, вызвали их на этот разговор и, шутя, нашептывали реплики.
– Так ты хочешь знать, зачем? — медленно проговорила Аля.
«Не хочу! Стой! Не говори ничего!» — хотел остановить ее Редников и уже не мог.
– Из-за тебя! — сказала, как выстрелила, Аля и рассмеялась коротким злым смехом. — Пусть тебе будет больно, хотя я сомневаюсь… Послушай меня хоть раз в жизни, тебе наверняка должно это доставить удовольствие! Так вот… Маленькая наивная девочка не могла смириться с тем, что «рыцаря» больше не будет в ее жизни, все плакала, горевала, надеялась… никак не могла взять в толк, что тот просто потешил свои амбиции, но вовремя понял, что заигрался! Да что там, смешно вспоминать! А тут появляется другой, отлитый, так сказать, по образу и подобию. Вот он, шанс оказаться рядом с самим сиятельным господином, причем на долгие годы… Тридцать сребреников…
– Что ты несешь! Что за чушь ты себе напридумывала! — прорычал Редников.
Он схватил Алю за плечи, поднял на уровень своих глаз и встряхнул, словно она была не живым человеком, а гуттаперчевой куклой. Аля забилась в его руках, продолжая выкрикивать:
– Это ты мне скажи, как тебе живется с урезанной совестью? Как? Мне тоже очень интересно… Я ходила за тобой как привязанная, и Никита только поэтому меня захотел, только поэтому! Чтобы досадить тебе! Ну с него-то что взять, он привык получать все, что пожелает. Но вот ты… ты мне жизнь сломал, ты злой, злой самовлюбленный болван!
Аля неожиданно толкнула его в грудь маленькими крепко сжатыми кулаками и выдохнула:
– Ненавижу тебя! Ненавижу! Будь ты проклят!
Каждое слово набатом отдавалось во всем его теле. Не в силах больше слушать, не отдавая себе отчета в том, что делает, Митя снова встряхнул ее за плечи, рванул к себе так, что мотнулась вперед ее голова, коснулись его лица рассыпавшиеся бледно-золотые волосы и прямо перед ним оказалось Алино лицо с запавшими от бессонной ночи глазами, с блестевшими на ресницах слезинками. И этот запах — что-то нежное и горькое, заставляющее сердце выпрыгивать из груди и бешено колотиться в висках. Сломать ее, уничтожить, сделать что угодно, только чтобы прекратилась эта пытка, это невыносимое осознание, что где-то есть женщина, рядом с которой ты не властен над самим собой. И тогда все снова встанет на свои места, и он вырежет, вычеркнет это время из своей жизни, как лишний эпизод при монтаже. Он снова станет сильным, практически неуязвимым, свободным.
Пространство вокруг, черты ее искаженного гневом лица заволокло темным туманом. Митя до боли сжал дрожавшие в его руках хрупкие плечи, прижал Алю к стене и, больше не понимая, что делает, впился губами в ее дергающийся рот. И в ту же секунду разжались упиравшиеся в его грудь острые кулаки, и Алины руки взлетели в темноте и обвились вокруг его шеи. Девушка со стоном приникла к нему всем телом, живая, теплая, вздрагивающая. Не в силах вырваться из плена ее запаха, ее какой-то жертвенной всепрощающей страсти, покрывая яростными поцелуями ее лицо, волосы, плечи, Митя с силой дернул вниз Алино платье, от чего одна из бретелек лопнула, обнажив бледную, словно светящуюся в темноте нежную кожу.
– Ведьма… Ты ведьма… — прошептал он глухим незнакомым голосом, приникая к ее груди.
– Люблю… тебя… — хрипло вдохнула воздух она.
Аля скользнула по его телу вниз, непослушными пальцами расстегивая рубашку. Одна пуговица с треском отскочила и покатилась по деревянному полу. Девушка, выдернув рубашку, прижалась горячими губами к плоскому смуглому животу, одновременно пытаясь расстегнуть ремень.
Митя опустился на колени рядом и опрокинул Алю на затоптанный грязный пол. Под коленом чавкнула раздавленная полусгнившая коробка, он, не глядя, отбросил ее в сторону. У Алиных запекшихся губ был вкус крови. Не помня себя, зверея от доселе неизвестного, зовущего первобытного инстинкта, Редников сгреб ее в охапку, задрал подол ее платья, дернул чулок, ощутив, что порвал его. Аля справилась наконец с ремнем на Митиных брюках — металлическая пряжка впилась в ее бедро, но она этого не почувствовала.
Митя навалился на нее всей тяжестью. Алино горло билось под его губами, она дрожала и вскрикивала, то изо всех сил вцепляясь ногтями в его спину, то, словно обессилев, отпуская его, и вдруг широко распахнула глаза, выгнулась дугой и обмякла в его руках.
