Тринадцать (СИ) - Хоуп Ава

— А у меня есть зрелище поинтереснее.

Он нависает надо мной и мягко целует, а затем хочет отстраниться, чтобы лечь обратно, но я не позволяю, сцепив ноги на его пояснице. Остин усмехается и снова льнет к моим губам. С каждой минутой его поцелуй становится все более глубоким, дыхание учащается, а хватка на моем бедре крепчает. Мы оба теряем контроль, сводим друг друга с ума, наши руки путаются друг у друга в волосах, пока тела пылают огнем. Не в силах больше контролировать свое желание, я провожу ногтями по прессу Остина и чувствую, как его мышцы напрягаются от моих прикосновений. Когда моя рука опускается ниже, Стоун прерывает поцелуй. Он смотрит на меня своими потемневшими от желания глазами, пока его веки дрожат, а вены на шее напрягаются.

— Лив, — хрипло стонет он. — Детка, не надо.

Его горячее дыхание только подталкивает меня продолжать. Мне хочется, чтобы он смог потерять голову, улететь в пропасть, как это делаю я, когда он рядом. Поэтому я просто шепчу:

— Хватит строить из себя джентльмена. Позволь мне.

Вижу, как учащается его пульс на шее, слышу, как сердце бешено громыхает в груди в унисон с моим, и тянусь к его губам. Остин отвечает на мой поцелуй. Сначала мягко, а затем все более отчаянно, прекращая сдерживаться. Он целует меня жадно, забирая все, что я ему даю, пока его рука смещается с моего бедра левее и касается того, чего никто и никогда не касался. Мои чувства обострены. Каждое его прикосновение обжигает кожу. Говорю что-то бессвязное, стону, умоляю, сама не знаю о чем. И, когда, наконец, вижу перед глазами цветное полярное сияние, то улетаю куда-то в космос, за линию Кармана[1], и пропадаю там одновременно с Остином, выдыхающим мое имя.

[1] Линия Кармана — высота над уровнем моря, которая условно принимается в качестве границы между атмосферой Земли и космосом и является верхней границей государств.

Глава 27

Остин.

Выходные с Лив были невероятными. Никогда прежде я не был так счастлив. Мое сердце буквально сейчас лопнет, настолько оно переполнено любовью к ней. Будь моя воля, я бы украл ее до конца своих дней, но отстойная взрослая жизнь зовет обратно. Оставив воспоминания об этом потрясающем уикенде, я врываюсь в суровые учебные будни.

На этой неделе у «Красных дьяволов» две игры из-за переноса матча против «Лондонских амфибий» в начале сезона. Как вообще можно было назвать футбольный клуб в честь земноводных? Я понимаю ягуары, тигры, дьяволы — звучит устрашающе. Но амфибии? Хотя, конечно, кто-то наверняка боится лягушек. Но думаю, это скорее связано с неприязнью, нежели страхом. Или есть какая-нибудь фобия лягушек? Надо погуглить на досуге.

Так что сегодня вечером меня ждет изнурительная полуторачасовая тренировка перед завтрашней игрой, и возможно она затянется на подольше, потому что тренер хотел обсудить перестановки в команде из-за вечного отсутствия Джейка.

Когда я подхожу к зданию университета, то удивленно вскидываю брови, увидев своего отца. Он стоит под козырьком у главного входа. На нем, как всегда, серый костюм с белой рубашкой и темно-серое пальто. Если бы нужно было охарактеризовать моего отца одной фразой, это было бы «пятьдесят оттенков серого».

Господи, и почему эта фраза вызвала в моей голове мысли о доминировании? Речь же о моем отце. Ужас. Не хочу даже представлять.

— Что ты здесь делаешь? — вместо приветствия произношу я, подойдя ближе.

— «Манчестер-сити»? Совсем сдурел?

— Какое тебе до этого дело? Я не буду играть за «Манчестер Юнайтед».

У меня было множество предложений от клубов Английской премьер-лиги, но я даже не рассматривал их, пока не поступило предложение от «Манчестер-сити». Свой ответ клубу я пока не давал, но я точно знаю, что хочу остаться здесь, в Манчестере. С Лив. Отношения на расстоянии в большинстве случаев не приводят ни к чему хорошему. И раз у меня есть возможность остаться в городе, то я буду за нее держаться руками и ногами. Я не уеду.

— Пойдем прогуляемся, — говорит отец и отходит от стены. Я остаюсь стоять на месте. — Остин, я прошу тебя.

— У меня лекция, — резко отвечаю ему я.

— Хочешь напишу записку от родителей?

Усмехаюсь.

— Я уже давно не в школе.

— Я знаю. Остин, давай просто поговорим.

— Если ты хочешь отговорить меня от подписания контракта, то зря теряешь время.

— Остин. Прошу. Это не займет много времени.

Отец устало смотрит на меня, и я сдаюсь. Плетусь за ним к его машине, сажусь в «Майбах» и устремляю взгляд в окно. От светившего еще вчера солнца не осталось ни следа. Небо снова затянулось серым полотном, а сильный холодный ветер с каждой минутой нагоняет на него все больше туч.

В полной тишине мы доезжаем до бургерной «Олмост», той самой, в которую я водил Лив. И той самой, в которую мы с Кейти ходим каждый месяц вот уже три года подряд. Эта бургерная ассоциируется у нас с мамой. Мы часто заходили сюда с ней после семейного уикенда. Под семьей я, конечно же, подразумеваю себя, Кейти и маму. Отец всегда был занят, так что я удивлен, что он привез меня именно сюда. Заходим в кафе, и отец направляется к «нашему» столику. Я сажусь напротив него, и мы оба молчим.

К нам подходит официантка, и отец озвучивает заказ:

— Две средних картошки фри, два соуса барбекю, двойной чизбургер без маринованных огурцов и двойной чили с курицей. Кофе или чай? — интересуется он, пока я смотрю на него широко-распахнутыми глазами. Он помнит, что я не ем маринованные огурцы? Какие потрясения еще ждут меня сегодня?

— Кофе, — хриплым голосом произношу я. — Двойной эспрессо без сахара.

— А мне апельсиновый фреш, — добавляет отец и складывает руки на столе.

Откуда он знает, что я всегда заказывал? Его никогда не было с нами. Этот вопрос и множество других вертятся на языке, но я не решаюсь их задать. Вместо этого я просто сижу, скрестив на груди руки, будто я ребенок, которого сейчас будут ругать за проказы.

— Твоя мама любила это место.

— Я в курсе.

— Помнишь, когда тебе было одиннадцать, мы приходили сюда и заказывали кокосовые панкейки с шоколадным соусом?

Я-то помню.

— Кейти всегда воровала у тебя шоколад, который оставался у нее вокруг рта, — продолжает отец. — Она упорно отрицала, что ела его.

Издаю смешок, вспомнив, как Кити-кэт и в самом деле это делала, а когда ее спрашивали «Кто тогда украл у Остина блинчик», она отвечала «Блинчиконям». Ей было восемь, и она уже тогда давала всем жару.

— Вы с Кейти не виноваты в том, что произошло с мамой.

Все мое тело напрягается. К чему он это сказал?

— Последние несколько лет она принимала препараты, борясь с депрессией. Это началось задолго до всех произошедших событий, Остин.

Его слова удивляют меня. Можно ли вообще верить в то, что он говорит?

— Почему ты никогда об этом не говорил?

— Мама не хотела, чтобы вы знали.

— А ты прям так взял и послушал ее. Ты вообще ее ни во что не ставил!

Отец тяжело выдыхает и продолжает: — У твоей матери был рак шейки матки. Именно на фоне этого развилась депрессия. Рак стремительно развивался. И она… она предпочла уйти так, — он тяжело выдыхает.

— Она была больна, а ты ей изменял. Столько, сколько себя помню.

— Она не хотела меня видеть. Говорила, что я был ей противен.

— Делаешь вид, что такой белый и пушистый благодетель? Удобно говорить о ней гадости, когда ее уже нет, да?

— Я любил вашу маму. Я уже трижды женился после ее смерти, чтобы постараться хоть как-то заглушить эту пустоту в сердце. Но никто и никогда не заменит мне ее.

Он замолкает и смотрит на свои сцепленные в замок руки на столе. Я тоже молчу, пытаясь осмыслить его слова. Официантка приносит нам наш заказ, но не уверен, что смогу сейчас съесть хоть что-то.

— Вы не виноваты, слышишь?

Сначала этот ушлепок Миллз воспользовался моей сестрой, а затем я подлил масла в огонь, когда всплыла история с той вечеринкой. Той же ночью мама наглоталась таблеток. Так что, кто, если не я?