Обещаю, больно не будет (СИ) - Коэн Даша

И это страшно. Потому что я привык думать о ней в уродливых, грязных фильтрах. Привык ненавидеть. Привык доказывать себе, что она не нужна мне. Что она в прошлом.

На часах половина шестого утра. А сна нет. И уже не будет.

А я наконец-то, таращась в полоток и конкретно отъезжая от эйфории просто лежать рядом с Истоминой, вдруг понимаю чётко и ясно — она ничего не пыталась мне доказать. Ей вообще было фиолетово, что я о ней думаю. И это не дешёвый спектакль в попытках набить себе цену.

Это суровая реальность.

С мясом отрываю себя от Вероники, но сделать это приходится. Во-первых, чтобы не напугать её, когда она проснётся. Во-вторых, я же ей обещал быть паинькой — надо соответствовать и продолжать втираться в доверие. Последний раз кинул на неё влажный взгляд и притворил за собой дверь.

А затем направился прямиком к телефону и набрал Чагина.

— Привет, Ярик.

— Привет, Саныч. Ты прости, что опять во внеурочное время звоню...

— Нормально всё, я уже не сплю. Что хотел?

— Адрес постоянного места жительства Храмовой Алевтины Петровной.

— Сейчас скину сообщением.

— Давай, — и отключился, сжимая трубку в кулаке и смотря в никуда.

Всё. Теперь остаётся надеяться лишь на то, что я не махровый дебил, а Истомина не актриса от бога.

Шансы? Пятьдесят на пятьдесят.

Глава 23 – Сложности восприятия

Вероника

Очень странное ощущение: просыпаюсь, но ещё плаваю в сонной дымке, лишь едва различая какофонию приглушённых звуков и запахов. Утыкаюсь в подушку, зажмуриваюсь, полными лёгкими вдыхаю в себя аромат, напитавший наволочку, и в моменте стопорюсь от шока.

Мыслительный процесс на паузе. А я сама до конца не верю в то, что чувствую.

Бергамот, апельсин, немного перца и дерева. Такой до боли знакомый запах, до чёрных мушек перед глазами, до тремора в конечностях и внезапной тахикардии.

— Какого…? — приподнимаюсь на локтях и суматошно оглядываю комнату, в которой оказалась не по своей воле, и себя в том числе, ведь я до сих пор без нижнего белья, чёрт возьми!

Воспоминания обрушиваются на меня разрушительной волной цунами.

Но сейчас я заботливо укрыта лёгким одеялом. И всё было бы прекрасно и в высшей степени невинно, если бы та самая подушка, в которую я так опрометчиво ткнулась носом, не была красноречива примята.

Он был здесь? Да, он был здесь!

Я думала, что моё терпение не сломить, что оно не просто железобетонное, а титановое. Но Басов всё-таки умудрился пробить в нём дыру размером с футбольное поле.

Прикрываю глаза, медленно выдыхаю ярость и иду в ванную комнату, где долго и упорно чищу зубы, умываюсь и пытаюсь расчесать длинные волосы пальцами. Ловлю своё отражение в зеркале и отшатываюсь.

— Вот же чёрт, — касаюсь кожи на подбородке. Там явная ссадина от соприкосновения с жёсткой щетиной Басова. Такое же повреждение обнаруживается и на шее.

Губы припухшие. Искусанные почти до крови.

Прикрываю глаза и упираюсь двумя ладонями в раковину. Дышу рвано и хрипло, лёгкие категорически не справляются с моей шоковой агонией. Ещё вчера я думала, что всё вывезла. Да, почти упала и разбилась, но в последний момент умудрилась влепить себе отрезвляющую пощёчину и спустить с небес разомлевшее тело.

А сегодня что? Смотрю на побочные эффекты от близости со своим уродливым прошлым, а меня лижут горячие языки пламени там, где они ни в коем случае не должны этого делать. От страха, что я скатываюсь куда-то не туда, сосёт под ложечкой. Ведь для Басова это ещё одна развесёлая игра, а для меня огромный риск потонуть в очередном гнилом болоте отчаяния.

Я больше не дура! И дважды наступать на одни и те же грабли не собираюсь. Желания нет категорически!

Покидаю ванную и целенаправленно иду искать причину всех моих бед, чтобы требовать выпустить меня отсюда. Если он откажется, то, клянусь, я выцарапаю ему глаза. Ох, надо была вчера попытаться это сделать. Глядишь, сегодня я бы не любовалась на свой разнузданный видок в зеркальном отражении.

Боже, как я вообще могла?

Выруливаю в коридор, а затем и в гостиную. Пальцы рук сжаты в кулаки. Грудная клетка ходуном ходит. По венам вместо крови курсирует чистый адреналин. И я не замечаю ровным счётом ничего: ни полуголого, одетого лишь в одни домашние брюки, парня с идеально вылепленным прессом; ни того, что он приготовил завтрак; ни очередной букет проклятых пионов, который стоит в подарочной коробке на столе.

Да он издевается надо мной, что ли?

— Доброе утро, — Басов поворачивается ко мне от плиты, на которой только что закончил поджаривать бекон. Улыбается, чем ещё сильнее расшатывает мои и без того расшатанные нервы. И облизывается, проводя большим пальцем по своей нижней губе.

А я смотрю на него и вымолвить ничего не могу. Потому что достал. Потому что я пытаюсь не скатиться в истерику и не дать ему понять, что внутри меня слишком быстро вспоролись и закровоточили старые раны. Да и плевать на них!

Я скала. Я бессердечная Истома. Я больше никогда и ни от кого не впаду в зависимость.

Ту, которая ничего не чувствует, нельзя предать.

— Ярослав, — сглатывая, выдавливаю я из себя на максимуме спокойно, — мне нужно домой.

— Позавтракаешь, и я тебя отвезу, — пожимает он плечами и раскладывает еду по двум тарелкам: скрэмбл, бекон, свежий салат, поджаренный тост с маслом.

— Тебе плевать на мои желания, верно? — качаю головой. — Почему-то я не удивлена. И с чего я взяла, что утро вечера мудренее? Эта планета ведь всегда вращалась не вокруг солнца, а вокруг тебя, да? А остальные, и я в том числе, так — жалкие букашки, которые обязаны плясать под твою дудку. Даже несмотря на то, что всем до чёртиков надоела отыгрываемая тобой мелодия.

— Вероника, — делает он ко мне шаг и поджимает губы.

Но с меня хватит! Я вчера весь вечер косила под равнодушную овцу, но сегодня лимит моего терпения исчерпан.

— Посмотри на себя, Ярослав, — горько усмехаюсь я.

Он делает, как я велю и криво улыбается, недоумённо разводя руками.

— И?

— Ты смешон.

— Да неужели? – замечаю, как недовольно заиграли желваки на его острых скулах.

— Увы и ах, но это так. Твоё растолстевшее до безобразия эго не способно постичь всего лишь одну простую истину — не всё в этом мире будет так, как хочешь ты.

— Вчера, — указывает он перед собой, — на этой столешнице наши желания совпадали на сто процентов, Вероника.

‍— Да брось, — отмахиваюсь я. — Минутную слабость в простом и незамысловатом желании дать тебе, чтобы ты уже наконец-то утешился и отвалил от меня, ты принял за ответные чувства? Что серьёзно?

— М-м... как интересно.

— А мне нет, Ярослав, — я опускаю руки и позволяю усталости отразиться на своём лице. — Потому что я уже не знаю, что нужно сказать или сделать, чтобы до тебя наконец-то дошли прописные истины — всё умерло и давно разложилось. И мне уже не важно, по чьей вине это произошло, твоей или моей. Наверное, виноваты мы оба. Пусть так! Я не хочу ничего обсуждать. Я не хочу с тобой общаться. Я не хочу тебя видеть. И уж прости, не имею не малейшего желания терпеть твои отвратительные выходки.

— Да послушай же ты...

— Я уже наслушалась! Просто исчезни из моей жизни, я тебя, как человека прошу! Боже..., — задохнулась я на мгновение и словила паническую атаку, — а человек ли ты вообще, Басов? Куда мне бежать, чтобы наконец-то навсегда от тебя избавиться?

— Поешь, и я тебя отвезу, — садится за стол и начинает технично орудовать вилкой.

Что об стенку горох!

— Знаешь, что? — наклоняюсь я над ним, а сама не понимаю, как ещё могу говорить внятно, потому что внутри меня творится какой-то апокалипсис. — Засунь свои требования себе в задницу, Басов. И ешь сам свой чёртов завтрак, чтоб ты им подавился!

— Да что с тобой такое? Какая муха тебя укусила? Вчера же было всё нормально! — подскочил он со стула и отшвырнул от себя вилку, вперивая в меня свой горящий взгляд.