Анна Берсенева - Глашенька
Лазарь считал, что самоирония помогает видеть жизнь точным взглядом, потому что сдирает с людей и событий налет пустого пафоса. В общем, он был прав. Но с этим вот мальчиком Глаше совсем не хотелось быть ироничной, да и над собой ей сейчас иронизировать не хотелось. Наверное, Некрасов все же был прав больше: иронию следовало оставить отжившим и нежившим. А нам с тобой, так горячо любившим, еще остаток чувства сохранившим, – совсем не время предаваться ей.
– Представляете, какой мне сегодня посетитель попался? – сказала Глаша, входя в комнату турбюро.
– Ой, Глаш, какие бусы! – воскликнула Анечка Незвецкая. Она тоже только что проводила группу, приехавшую из Воронежа, и вошла одновременно с Глашей. – В Испании купила, да? Ты лучше про отпуск расскажи, а про посетителей мы и сами всё знаем!
Бусы в самом деле выглядели необычно, хотя были сделаны из обыкновенной пластмассы. Они были ярко-синие, переливчатые, будто из морских волн вырезанные. Виталий, когда дарил их Глаше, сказал, что с ее утонченной внешностью и льняными волосами можно не бояться не только ярких, но даже аляповатых тонов.
Насчет утонченности своей внешности Глаша могла бы поспорить, да и волосы ее можно было, конечно, считать льняными, но можно ведь и просто блеклыми. Но спорить она не стала – приятно было, что Виталий выбирал подарок, который подошел бы именно ей, раздумывал, что должно ей понравиться, и, наверное, догадался при этом, что она ощутила бы неловкость, если бы подарок был дорогостоящим.
Девчонки принесли пирожные, заварили чай, и в ближайший час Глаша рассказывала про дома Гауди, про побережье Коста-дель-Маресме и про необыкновенных рыб, которых она видела в барселонском аквариуме. Заодно все поочередно перемерили ее новые бусы, а Анечка, у которой, как и у Глаши, был золушкин размер ноги, – еще и босоножки.
Глаша предполагала, что у нее за спиной идут пересуды о том, что она-то, понятное дело, может ни в чем себе не отказывать, потому что Коновницын, при всех «но», пылинки с нее сдувает. Может, пока ее не было, вовсю обсуждалось, во что обошелся ее отпуск, может, теперь возьмутся обсуждать, правда ли новые бусы пластмассовые или это какой-нибудь особый, дико дорогой материал, который только Рыбакова может себе позволить… А может, никому все это уже неинтересно, потому что – ну сколько можно? Сколько лет кряду можно обсуждать финансовые масштабы Коновницына, для всех очевидные; на это не хватит даже самой страстной любви к сплетням.
– Ой, девчонки, а у кого я на той неделе была! – вдруг вспомнила Анечка. – У колдуньи настоящей, представляете?
– Настоящих не бывает, – авторитетно заметила Катя Московкина. – Все шарлатанки.
– И ничего не все, – возразила Аня. – Маму мою одна бабка из Савкина от рожи вылечила. Врачи чего только не прописывали, а она пошептала, тряпку красную приложила – и все прошло, как не было.
– Ты рожу, что ли, к колдунье ходила лечить? – усмехнулась Катя.
– Я не рожу, и вообще, та колдунья во Пскове живет. Очень себе интеллигентная дама, в очках, я даже удивилась, – объяснила Аня. – Книг у нее – как у нас в музейной библиотеке. Одних альбомов по живописи целая полка.
– Вы с ней о живописи беседовали? – улыбнулась Глаша.
– Не-а, – покачала головой Аня. – Мне, понимаете, надо было наверняка узнать, беременная Лилька или нет. Ну, в смысле женится на мне Николай или нечего ждать, время зря на него тратить?
Историю Анечкиных сложных отношений с бойфрендом знало все музейное сообщество. Николай, сотрудник Пушкиногорской администрации, встречался с ней полгода, но при этом не предлагал ничего определенного. А недавно Анечка выяснила, что параллельно он встречается с парикмахершей Лилькой, которая, по слухам, от него беременна. Аня специально сходила к Лильке сделать укладку, но визуальный осмотр результатов не дал – вопрос о беременности остался открытым.
– И что тебе колдунья сказала? – с интересом спросила Катя.
– А вот и сказала! Что Лилька правда беременная и что замуж меня Колька не возьмет! – торжествующе сообщила Анечка.
– Так чему ж ты радуешься? – удивилась методист Инна Тимофеевна.
– А достал он меня, – легко объяснила Анечка. – Полгода ни мычит, ни телится – это как? Ну а раз Лилька беременная…
– Так это правда, что ли? – с недоверием переспросила Катя.
– Так ведь я же о чем! Именно что правда! Вчера мне Колька сам сказал – мол, Анечка, солнышко, ты, конечно, лучше всех, но я человек порядочный и женюсь поэтому на беременной Лиле. Как, а?
Аня обвела всех торжествующим взглядом, словно распрекрасный Николай не послал ее подальше, а осчастливил своим решением на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, может, именно так и есть – осчастливил.
Слушать все это Глаше было неприятно. Она отошла к маленькому столику, на котором стоял чайник, и, отвернувшись, стала наливать себе новую заварку. Но разговор был ей, конечно, отлично слышен.
– Ну, твоя эта колдунья в очках, может, ничего такого и не прозрела, а просто у Лильки стрижется, – рассудительно заметила Катя.
– Ага, прямо из Пскова к ней в Пушгоры стричься ездит, – хмыкнула Анечка. – Да она, Натэлла эта, даже, как Лильку зовут, не знала. Я ей ни про какую Лильку вообще не говорила, а про Николая только спросила, и то без имени. А она мне: у твоего мужчины другая женщина, она беременная, и женится он не на тебе, а на ней. И вот вчера, пожалуйста, объявляет сокол мой ясный свое ответственное решение!
Глупость этого разговора угнетала Глашу еще больше, чем его бестактность. По счастью, тут как раз позвонили из Михайловского и сообщили, что практиканты из Таллинской художественной школы уже приехали и ждут, чтобы она указала им фронт работ.
Приезд практикантов был очень кстати: Глаша как раз начинала готовить выставку живописи из музейных фондов, и ей не помешала бы помощь, потому что фонды-то были немаленькие, а к живописи она собиралась добавить и графику, и фотографии, притом хотела присоединить к собственным экспонатам кое-что из Музея Пушкина в Москве, куда ей для этого надо было поехать, и прямо перед отпуском у нее появилась одна идея, которая должна была весь этот сложный замысел одушевить…
В общем, она заторопилась.
Очередной экскурсионный автобус подвез ее до Михайловского. Глаша обогнала группу, которую вела Анечка, и пошла к усадебному дому одна.
«Да, к выставке надо будет материалы из Москвы привезти, – думала она по дороге. – Гравюры – непременно. Надо созвониться с Алапаевой и сразу ехать. Зря сказала Виталию, что через месяц, надо раньше. Это по работе надо».
