Мария Воронова - Книжная девочка
Долгосабуров внимательно посмотрел на нее. Кажется, хотел что-то сказать, но передумал и принялся за еду.
Глава 9
Из полуоткрытой двери курилки Мила с улыбкой наблюдала, как начмед гоняется за Спасским, пытаясь схватить его за локоть и произнести воспитательную речь. Обладай начмед хоть минимальными управленческими навыками, давно бы поняла, что воспитывать Спасского – это все равно что дрессировать кота: можно отдавать только те приказы, которые он сам хочет выполнить.
– Вы вымогатель, Андрей Петрович, вымогатель! – стонала начмед.
Сделав обманный нырок, как боксер на ринге, Спасский ловко шмыгнул в курилку. Начмед ринулась за ним, хотя это было против внутреннего этикета.
– Мадам… – Спасский протянул ей раскрытую пачку и галантно щелкнул зажигалкой. Мила сделала вид, что увлечена заоконным видом.
Начмед затянулась:
– Андрей, в самом деле… Был сигнал.
– Стукачи проклятые, – заметил Спасский беззлобно. – Я знаю, откуда ноги растут. Повадился ко мне один таджик с соседней стройки. То тут фурункул вскочит, то там… Сами знаете, если стафилококк прикусит человека, то приходится целую серию гнойников пережить до полного выздоровления. Этот приперся, я ему вскрыл, через неделю – снова, и так далее. Ни паспорта, ни полиса, конечно, нет, Христа ради, да и тут незачет, ибо у них Аллах. Он мне говорит: доктор, у меня иммунитета нет? А я ему – иммунитет тут ни при чем, просто надо уметь доктора отблагодарить, иначе так и будешь до старости ко мне ходить, пока не научишься. Это самый мой вымогательский разговор.
– А про чеки? – грозно спросила начмед.
Мила хихикнула. Началось все с водочного компресса, который Спасский посоветовал пациенту. Только водка должна быть хорошей – а лучше виски – а еще лучше виски доктору, а чек из магазина на рану – и чем дороже чек, тем быстрее воспаление сойдет. Ха-ха, спасибо, доктор! Больной оказался нормальным мужиком, а его жена, подслушивая в коридоре, решила, что творится вымогательство, и понеслась к начмеду. Хорошо, сам мужик подтвердил, что это была шутка.
– Да верю я тебе, верю! Иначе ты бы себе таких дурацких шуточек не позволял! Но все равно, претензий масса. Андрей, ты один не заполняешь поносную бумагу! Тьфу, черт, привязалось с твоей легкой руки! Карту сбора эпиданамнеза.
– Да ну на фиг!
– Андрей! Санврач разработал специальный лист, все учел, тебе только подчеркнуть надо. А ты игнорируешь, да еще поносной бумагой обозвал. Не стыдно? Человек старался…
– Ну, пусть в Нобелевский комитет подаст.
– Мила, хоть ты повлияй!
Она покачала головой:
– Если Михаил Васильевич мой муж, это еще не значит, что я должна продвигать любую чушь, которая приходит ему в голову.
– Вот именно! Вы представьте, приходит ко мне больной… допустим, с копьем в заднице. Доктор, помогите! А я ему: минуточку! Скажите сначала, вы чумой не болели? Холерой? Свинкой? – Доктор, умираю! – Секундочку, вы из города в последние семь дней не выезжали? Контакта с инфекционными больными не было? Ах, как хорошо! Вот вам талон на флюорографию, сходите, и мы сразу начнем лечение!
– Все можно довести до абсурда!
– Я лично уже доведен, – невесело улыбнулся Спасский. – Последние дежурства у меня…
– Да мы наслышаны.
– Я проклят, проклят! Минимум три большие операции за смену, и все с подвохом.
– Но тебе же необязательно самому все делать, – заметила начмед, – ты должен руководить.
– Ага, – желчно сказал Спасский, – поэтому вы мне все время ставите в бригаду Побегалова. Чтобы я им руководил. Как в анекдоте: доктор, скажите, а почему всем операции будет делать профессор, а мне – студент Иванов? Вдруг он что-то не так сделает, и я умру? – Да вы не волнуйтесь, мы ему практику тогда не зачтем.
– Оперирующий Побегалов, – серьезно сказала Мила, – это никому не надо. Ни больному, ни ответственному дежурному, ни самому Побегалову.
Начмед по-свойски устроилась на подоконнике и выудила у Спасского еще одну сигарету. Мила, поколебавшись, тоже взяла из чьей-то пачки длинную ментоловую.
– Взять хоть мою последнюю смену. Не успел переодеться, зовут в приемник. Извольте, ножевое! Всю ночь дома гасился, чтобы именно к началу моей смены уже без давления приползти.
– Человек-то хоть приличный?
– На коже живого места нет от татуировок! Все как обычно: решил в три часа ночи попить чаю, пошел в магазин за зефиром. И вот стоит в очереди такой приличный, с собором на спине, вдруг – раз! Невесть откуда нож под ребра!
Мила слышала про этот случай. Спасский сохранил парню почку, но, как всегда, его мастерство осталось неоцененным.
– Только вышел из операционной, дух перевел, мужик с болями в животе поступает. Клиника вообще ни на что не похожа. Думаю – пневмония с абдоминальным синдромом, или инфаркт, показал терапевту – ни фига. Сделал УЗИ – тоже ничего плохого. А тут бабку с непроходом привезли, я ее взял, но мужика из головы не выпускаю. У него все показатели в норме, а я сердцем чую – катастрофа в животе. Надо брать, а с чем? Формально повода нет. У меня в голове концепция не выстраивается. Травму отрицает, я его раз десять спросил, анализы хорошие, рентген – супер, по УЗИ вообще здоров. Прикрытая перфорация? Вызвал ФГС[9], тоже все нормально. А тут работяги набежали, говорят, сейчас будем в холле пол заливать. Я говорю мужику: дружище, давай-ка, поехали на операцию! Иначе мы туда до утра не попадем, пока пол застынет.
– И что оказалось? – азартно спросила начмед.
Она слушала Спасского, как ребенок, приоткрыв рот. Скучает по клинической работе, поняла Мила.
– Открываю живот, а там кровь! Разрыв печени, и под диафрагмой вот такой сгусток! В самой глубине, еле зашил… У нас в экстренной операционной три лампы не горят. Стыдно сказать, анестезиолог мне фонариком подсвечивал. А вы только и знаете поносные бумаги разрабатывать.
Начмед пропустила шпильку мимо ушей, и Спасский не стал развивать тему.
– А что ж на УЗИ не увидели? – удивилась Мила.
– Сама знаешь, в экстренной хирургии хочешь себя обмануть – сделай УЗИ. Клиника, клиника и еще раз клиника! Хотя она тоже может в блудняк ввести. Вот хоть взять моего последнего за то дежурство пациента. Классический аппендицит, симптомы – строго по учебнику. Но я-то почуял, что все не так просто, отправил его на рентген. Нет, снимок хороший, серпа смерти нет.
Мила фыркнула. У Спасского была слабость к готическим мрачным преувеличениям. Свободный газ в животе называется «симптом серпа», но Андрей именовал его «серп смерти». А почкообразный тазик он называл тазик-эвтаназик. Простительная слабость для человека, поневоле ведущего ночной образ жизни.
