Марина Вольская - Четыре с половиной холостяка
Я дорабатывала в нашем милом бюро последнюю неделю из положенных двух. Юлия уговаривала меня остаться, с каждым днем все яростнее обещая, что выбьет для меня прибавку к окладу – не менее тысячи рублей. Но вы же понимаете, что я не могла бы согласиться даже в том случае, если бы она уступила мне свое начальническое место.
Несмотря на то, что я изо всех сил держала хвост пистолетом, беспечно и незаинтересованно говорила о Беспрозванных, если, конечно, приходилось, Надя меня раскусила:
– Из-за него уходишь? – спросила она меня однажды за обеденным кофе.
– Да, – не смогла не признаться я. Очень тяжело молчать о том, что раздирает душу.
– Любишь?
– Страшно.
– А он?
– Любит другую.
– Да ты что? С ума сошла! Он же весь на виду! Какая еще другая?!
– Думаю, что вы скоро узнаете, какая другая.
– Ну, Валерка! Кто бы мог подумать! – всплеснула руками Надя. – Вот тебе и «красные революционные шаровары»! Надо же, каким инфернальным мужчиной оказался!
В тот день, когда я устраивала для сослуживцев отвальную, Беспрозванных не вышел на работу. Когда мы уже садились за празднично накрытый стол, Володька Бондарев спросил:
– А где Валерка-то? Я думал, он в цехе…
– Валерий Георгиевич мне вчера вечером звонил домой и просил оформить ему отгул по семейным обстоятельствам, – ответила Юлия.
При этом сообщении о семейных обстоятельствах Беспрозванных мы быстро переглянулись с Надей, и я сделала на лице выражение типа «Вот видишь!». Модзалевская сочувственно покачала головой, а я похвалила себя за то, что ухожу из бюро. Конечно, я обожаю Надю, уважаю Юлию и очень тепло отношусь к Володьке Бондареву, но культпохода на повторную свадьбу Валеры с бывшей женой не вынесу. Так что все путем… или пучком… так вроде сейчас говорит молодежь. Я все делаю правильно.
Когда закончился наш торжественный обед, я села за свой компьютер, чтобы напоследок навести порядок в его недрах. И обнаружила в «Моих документах» новую папку под названием «Наталье Львовне». Я нетерпеливо щелкнула мышкой. В папке оказался один документ – «Письмо». Я с грустной улыбкой открыла «Письмо», подумав, что это наверняка прощальный прикол Бондарева, и начала читать:
«Я люблю тебя, милая Наточка! Это больше не подлежит сомнению. Я так и не вернул твои ключи, поэтому имею возможность беспрепятственно проникнуть в твою квартиру. Я буду ждать в ней тебя после работы. Если не хочешь меня видеть, набери номер своего телефона и скажи одно слово: «Уходи». Валера»
С дрожью в руках и ногах я тут же подошла к телефону, чтобы сказать ему «уходи». Лучше пусть уйдет сейчас, чем тогда, когда я окончательно прирасту к нему всей кожей. И вот что получилось: я набирала номер собственного телефона четыре раза, но зуммер пищал на предпоследней цифре, и до конца рабочего дня связь завода с городом так и не наладилась.
Напоследок я непростительно бесчувственно расцеловалась с Надей, Володькой и Юлией, поскольку могла думать только о том, что ждет меня дома. Придется сказать ему «уходи» прямо с порога и объяснить про неисправную телефонную связь.
Так получилось, что к остановке маршрутных такси мы шли с работы вместе с Коньковым.
– Говорят, вы уходите… – то ли спросил, то ли констатировал он.
– Да, – ответила я. Что можно было еще ответить?
– Что так?
– Обстоятельства… – На дежурный безразличный вопрос я дала такой же безликий дежурный ответ.
Я понимала, что Конькова интересует вовсе не моя скромная персона, а женщина-икебана Альбина Александровна Дюбарева. Так оно и оказалось.
– Как поживает Сонечка? – спросил он, будто бы между прочим.
– Спасибо, хорошо. А как ваш Даниил?
– Тоже, знаете, не жалуюсь, – ответил он. Потом вдруг перекрыл своим телом дорогу к маршруткам и сказал: – Вы, конечно, понимаете, что на самом деле я хочу спросить об Альбине Александровне?
– Конечно, понимаю, – согласилась я.
– И что вы можете сказать?
– Вы сначала что-нибудь спросите.
Коньков потоптался на месте. Я с глубоким удовлетворением отметила, что моя маршрутка отчалила от остановки, и значит, мое появление в собственном доме очень удачно откладывается. И главное, по уважительной причине. Но Константин Ильич думал недолго:
– Как вы считаете, у меня совсем нет никаких шансов?
– Я думаю, есть. Альбина Александровна очень долго привыкает к людям. Честно говоря, за то время, что я ее знаю, она так ни к кому и не привыкла, кроме меня.
– А этот ее… бывший муж… Он так и ходит к ней?
– Ходит. Но с ее стороны его прием на дому – это нечто вроде благотворительной акции оказания дружественной помощи малым народам ближнего зарубежья.
– Это как? – изумился Коньков.
– Когда добьетесь благосклонности Альбины Александровны, тогда расскажу.
– Как же я добьюсь, если она, кроме вас, ни к кому привыкнуть не может.
– Того, что «не может», я не говорила. – Это я ему уже крикнула, стоя у дверцы очередной своей маршрутки, которую решила все-таки не пропускать.
Как вы догадываетесь, попасть ключом в замочную скважину мне так и не удалось, как когда-то ложкой в кофейную банку. Руки тряслись, а ключ скользил в мокрых от волнения руках. Беспрозванных, конечно, услышал мое царапанье в дверь и вынужден был открыть ее сам. Еле перебирая опять ослабевшими конечностями, я осторожно вошла в свою квартиру, как в гости к чужим злым людям.
Я никогда не видела Валеру в рубашке. Даже летом он носил застиранные бесформенные футболки. Сейчас же передо мной стоял любимый мужчина в светлой рубашке в легкую полоску с расстегнутым на несколько пуговиц воротом. Как же ему шел этот расстегнутый ворот! Как мне хотелось уткнуться лицом в обнажившуюся ямочку между ключицами. И вместо того, чтобы сказать «уходи», я таки в нее и уткнулась. Более того – я, как слепой котенок или щенок, начала тыкаться носом и губами ему в шею, щеки, губы и безуспешно пыталась выговорить его дурацкое имя – подарок безработным логопедам: – Варе… Вале… Варера…
В конце концов, я назвала его просто любимым (без всякого имени) и вдруг осознала, что он никак не реагирует на мою экзальтацию – стоит бесчувственным столбом. Я отстранилась. Где-то в районе желудка стало холодно. Холод начал подниматься кверху, грозя перекрыть мне дыхание навсегда. Я положила дрожащую руку себе на горло, чтобы хоть как-то его согреть. Наше молчание затянулось и грозило перелиться в замогильное безмолвие. Я решительно подняла на Валеру глаза, чтобы весь этот ужас побыстрее закончился. Он смущенно улыбался. Я хотела заплакать, но опять не смогла.
– Я боялся, что ты не придешь, – сказал он.
– Но это же моя квартира… – ответила я.
