Кристин Ханна - Разные берега
– Прошу тебя не втягивать меня в этот разговор.
Элизабет, сидевшая рядом с Джеком на диване, хранила молчание. Она для себя решила, что объясняться с девочками должен Джек.
Он смотрел на своих любимых дочерей. От одной только мысли, что сейчас придется рассказать им правду, произнести вслух все эти ужасные слова, Джеку стало дурно. Он боялся начать: ведь тогда дети на всю жизнь запомнят, что их семья распалась из-за него, из-за этих его жестоких слов.
– Ну так что? – снова потребовала ответа Джеми.
От растерянности Джек даже не заметил, что Элизабет встала и обошла вокруг дивана.
Она стояла сейчас у него за спиной, положив руку Джеку на плечо. Это нежное прикосновение было больнее удара в солнечное сплетение.
– Я знаю, вы чувствуете, что между нами что-то не так, – сказала она спокойно. – Дело в том, что мы с папой решили на время расстаться. Но вы не беспокойтесь, все будет хорошо, мы останемся одной семьей.
– Великолепно! Мы останемся одной семьей! Какая чушь! – возмущенно выпалила Джеми и вскочила на ноги.
Она побледнела. Джек видел, что она вот-вот расплачется. Элизабет сильнее сжала его плечо. Ему захотелось взять ее за руку, но он не мог и пошевелиться.
– Милая моя девочка, дай нам все объяснить. Мы с папой поженились очень молодыми... – Элизабет пыталась говорить спокойным, ровным тоном.
И тут вдруг в разговор вступила Стефани:
– Ах, вот в чем дело? В вашей тогдашней молодости?
Она разрыдалась.
Сердце Джека разрывалось на части. Он посмотрел на Птичку. Она взглянула на него и тут не удержалась и расплакалась. Не раздумывая, он вскочил и заключил ее в объятия.
– Мы справимся со всем этим, – прошептал он, прижимаясь к мокрой от слез щеке Элизабет.
Он никогда не любил ее сильнее, чем в этот момент.
Джек посмотрел на дочерей и понял, что никогда не забудет этот день. Вот такова расплата за все ошибки, которых он немало наделал в жизни. И самой страшной его ошибкой было то, что он не боролся за сохранение их с Элизабет брака.
– Нам всем сейчас тяжело, – сказал он. – Но вы ведь знаете, как мы вас любим. И мы с мамой любим друг друга. Пока это все, что мы знаем наверняка. Вы можете либо помочь нам преодолеть трудности, либо рассердиться и с нами больше не общаться. Но вы нам очень сейчас нужны. Нам необходимо почувствовать себя настоящей семьей.
Джеми сразу затихла. Было видно, что она уже не сердится на родителей. Она упала на колени.
Элизабет опустилась на пол рядом с ней.
– Мои любимые девочки, – прошептала она.
Джеми и Стефани с двух сторон обнимали ее и плакали.
Джек с тоской и любовью смотрел на них. Ему хотелось обнять жену и дочерей, но он не мог пошевелиться. Они втроем всегда были очень близки, а он вечно оставался где-то на втором плане.
Джеми первой посмотрела на него.
– Папа, – это было все, что она сказала. Элизабет протянула ему руку и крепко ее сжала.
Джек опустился на колени рядом с ними и нежно их обнял.
Элизабет сидела в кресле-качалке на крыльце. Над океаном висела полная луна, ее свет, как луч маяка, освещал волны. Последние несколько часов казались Элизабет самыми тяжелыми и в ее жизни.
Они тогда так и остались сидеть на полу, то плача, то упрекая друг друга. Джеми то яростно спорила с родителями, то впадала в бессильное отчаяние. Стефани молчала, отказываясь поверить в то, что родители могут расстаться.
Сейчас девочки наконец-то пошли спать.
Элизабет услышала, как открылась, а потом хлопнула дверь. Джек вышел на крыльцо и уселся рядом с ней.
– Просто не представляю, как это у тебя хватило сил все им рассказать, – проговорил он. – Когда они начали рыдать... Это было ужасно.
– Ведь это я виновата в том, что мы живем врозь, – ответила Элизабет. – Я отказалась поехать с тобой в Нью-Йорк. Я написала тебе то письмо. Так что и сказать им об этом должна была я сама.
– Но ведь решение мы принимали вдвоем.
Для Элизабет так много значили эти несколько слов. Джек взял на себя часть ее вины.
– Я все еще тебя люблю, – сказала она. – До сегодняшнего вечера я словно забыла об этом.
Он внимательно посмотрел ей в глаза:
– Многие годы я спрашивал тебя, чем ты недовольна, что тебя не устраивает. Но ты так ничего и не ответила.
– Джек, ты не представляешь, каково это – исчезнуть, раствориться как личность. Да и как ты можешь понять? Ты всегда был так уверен в себе.
– Ты что, смеешься? Кому ты это говоришь? Человеку, который был звездой, а потом, потеряв все, превратился в полное ничтожество?
– Это совсем другое. Я говорю о внутреннем Я, а не о том, какую должность ты занимаешь.
– Ты никогда этого не понимала, – сказал Джек. – Для мужчины это как раз самое важное. То, чем он занимается в жизни, – это и есть его сущность. Когда я не смог больше играть в футбол, я потерял себя.
– Ты никогда мне об этом не говорил.
– Как я мог? Мне было стыдно в этом признаться. И к тому же я знал, как тяжело дались тебе те годы, когда я был самым популярным игроком.
Джек был прав. В те годы, когда он играл в футбол, Элизабет бывало очень плохо. Чем успешнее он выступал, тем больше отдалялся от семьи.
– Мне очень жаль, Джек.
– Не говори так. Мы столько лет потратили на этот футбол.
– И все же мы потратили их не зря, – сказала Элизабет тихо. – Мы жили нормально. Мы построили дом, родили и вырастили двух красивых умных девочек, которые нас любят. – Она усмехнулась: – Совсем неплохо для молодой парочки, поженившейся в колледже. Джек встал, подал ей руку и растроганно сказал:
– Ты у меня замечательная. Ты знаешь об этом?
Он никогда раньше ей этого не говорил. Простые слова Джека очень ее тронули.
– Ты тоже.
– Ну что ж, Птичка, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Она одна пошла в свою спальню.
На следующее утро Джек с Джеми и Стефани улетели на Восточное побережье.
Весна, которая так неожиданно рано пришла в их края, длилась всего до конца марта. А потом опять с новой силой зарядили дожди. Элизабет каждый день в плаще и резиновых сапогах ходила к почтовому ящику. Чаще всего она возвращалась с пустыми руками. За несколько недель только Стефани написала ей два письма. Они были короткими, с вопросами, которые ее мучили, но ответить на которые было невозможно. «Кто кого разлюбил?» «Вы что же, лгали нам все эти годы?» «Вы хотите развестись?»
Джеми не писала совсем. Она также не отвечала на телефонные звонки и сообщения, которые Элизабет оставляла на ее автоответчике.
У Элизабет всегда были с дочерьми очень близкие, теплые отношения. И теперь отчужденность, их боль и гнев были для нее невыносимы.
