Хелен Филдинг - Оливия Джоулз, или Пылкое воображение
Ладно. Будем начистоту.
– Пьер... или, вернее, – она хихикнула, – Мустафа...
От волнения у нее начиналась истерика. Черт возьми, стоит тут и как полная дура дерзит самому Усаме!
– Оливия, – сухо сказал он. – Если ты будешь продолжать в таком духе, придется приказать, чтобы тебя забили камнями.
– А сперва зарыли в песок по шею?
– Ты, видимо, думаешь, что я сейчас буду из тебя делать террористку-самоубийцу?
Он склонился к ней так близко, что она чувствовала его дыхание. Она смотрела на «Оскара» и египетскую корону и пыталась хоть немного успокоиться.
– Зачем ты меня обманул? – не оборачиваясь, спросила Оливия.
Феррамо не ответил. Она повернулась к нему.
– Зачем ты сказал, что ты француз? Я ведь знала, что ты араб.
– Правда? – он говорил очень спокойно, почти с улыбкой. – И как же ты это поняла?
– Ну, во-первых, акцент. Потом, я слышала, как ты сказал шукран.
Короткая пауза.
– Ты говоришь по-арабски?
– Ну да, я же говорила, что жила в Судане. Мне там нравилось... но вообще-то я в основном по ботинкам догадалась и по носкам.
– Как это?
– Ну, шелковые носки и блестящие мокасины – это же классика: так все арабские шейхи ходят.
– Надо будет выкинуть.
– Ну, это только если ты хочешь скрыть, кто ты есть... У тебя там мечеть в квартире?
Глаза Феррамо ничего не выдали.
– Вообще, это комната страха. Я тогда считал, что это идеальный вариант, чтобы побыть одному и подумать. А насчет, скажем так, небольшой неточности с национальностью, это просто чтобы избежать стереотипов. Не все ведь так, как ты, относятся к нам и нашей культуре.
– Но ведь это же получается, как когда политики делают вид, что они не голубые! Ведь если ты притворяешься, люди уже думают, что быть геем – это плохо.
– Ты думаешь, я стыжусь, что я араб?
В голосе его прозвучали истерические нотки. Кажется, Феррамо начал терять самообладание.
– Нет, просто хочу понять, почему ты это скрывал.
Он посмотрел на нее своими глубокими темными глазами.
– Я горжусь тем, что я араб. Наша культура – древнейшая в мире. И мудрейшая. Мы живем по законам духа. Так, как учили предки. И когда я в Голливуде, я стыжусь не происхождения – мне стыдно смотреть, как здесь живут. Это высокомерие, это невежество, эта погоня за известностью, эта тупость, жадность. Одержимость телом, молодостью... Люди продаются за славу, за деньги... Новое! Только новое!
Традиций никаких. Ты шутишь, для тебя это мило, а для меня это гниль. Спелый плод – и гнилая сердцевина.
Оливия замерла, сжимая сумочку и неотступно думая о спрятанном в ней ноже. Она чувствовала, что сейчас одно неверно понятое слово, одно движение может вызвать взрыв тщательно сдерживаемого гнева.
– Знаешь, почему в самых богатых странах всегда самые несчастные люди?
– Ну, обобщение, надо сказать, странноватое, – она старалась говорить легко, надеясь разрядить ситуацию. – Ну, то есть, арабские страны ведь одни из самых богатых. Саудовская Аравия, например...
– Ха! Саудовская Аравия!
Казалось, внутри у него шла борьба. Он отвернулся и через минуту снова овладел собой.
– Извини, – сказал он уже мягче. – Просто, когда приезжаешь в Америку, часто бывает... тяжело. Невежество, предрассудки... На нас смотрят как на убийц. Это оскорбительно... Ну ладно, хватит. Пойдем. Не время сейчас для таких дискуссий. Вечер прекрасный, и ужин ждет.
21
Да, пить он умел. Один «Мартини», бутылка «Кристалла», «Померол» урожая восемьдесят второго года, потом больше половины бутылки Шассань-Монтраше урожая девяносто шестого, да еще и Рейото делла Вальполичелла на десерт. Среднего мужика это свалило бы напрочь. Мусульманам, по идее, вообще пить нельзя под страхом смертной казни. Но, с другой стороны, может, он раньше и не пил. Может, он вообще недавно начал – для отвода глаз. Тогда он, наверно, и не знает, что люди так не пьют... И она решилась:
– А разве мусульманам можно пить?
Кажется, она немножко переела. Ужин был изысканный: морские гребешки с пюре из молодого горошка, политые трюфельным маслом, морской окунь в легком соусе карри с тыквенными равиоли, а на сладкое – персики, припущенные в красном вине с ванильным мороженым из маскарпоне.
– Ну, это можно толковать по-разному...
– Ты с этой яхты ныряешь?
– С аквалангом? Да. То есть нет, лично я нет: слишком холодно. Я на Карибах ныряю, с рифов в Белизе и Гондурасе. В Красном море. А ты любишь нырять?
Он потянулся налить ей вина, не заметив, что ее бокал и так полон.
– Люблю. Знаешь, я даже хотела написать для «Elan» о том, какой кайф погружаться... не на курортах, а там, где под водой никто не мешает. Белиз, Гондурас. Или побережье Красного моря. Судан, например...
Феррамо всплеснул руками:
– Оливия! Ты просто должна приехать ко мне на Гендурас! У меня там отель. Ты обязательно должна у меня побывать. Тамошние острова – это нечто! Представь только: скальные скаты, уходящие на сотни метров в глубину, пещеры. Всякая живность под водой – такой больше нигде не увидишь! Ты просто должна договориться со своим журналом, чтобы они заказали тебе этот материал! А потом поедешь в Судан. Знаешь, как там красиво? Самые красивые пейзажи в мире! Совершенно дикие места. Тебе надо туда приехать, посмотреть. Я завтра уезжаю на Гондурас. Позвони в журнал – и поехали вместе! Будешь моей гостьей.
– Угу, – без энтузиазма отозвалась Оливия. – Есть только одна небольшая загвоздка.
– Ну? Что такое?
– Меня выперли с работы.
– Не понял? Они тебя... Уволили?!
Оливия внимательно следила за Феррамо: играет или нет?
– Именно, что уволили. Кто-то из этого твоего пиарного агентства позвонил редакторше и вякнул, что я стучала на тебя в ФБР.
На мгновение Пьер потерял самообладание, – но быстро с собой справился:
– Ты? Звонила... в ФБР? Что за чушь?
– Чушь, конечно. Только – кто-то насажал мне в номер жучков и прослушивал меня: как я говорю сама с собой. Пойми, – Оливия наклонилась к нему, – Пьер, все, как есть, – попробуй понять. Я ведь мучилась: что же произошло в Майами? Мы говорили с тобой на крыше – ты так не хотел, чтобы я ходила утром к «ОкеанОтелю»... Так не хотел... А когда он взорвался, – ты ведь уехал из города. И почему ты сказал, что ты француз, – я ведь слышала, как ты говорил по-арабски! Я... я была так растеряна. Говорила сама с собой – знаешь, как это бывает, когда надо выговориться, – а кто-то подслушал... Кто-то напихал жучков мне в комнату!
– Слушай, ты уверена, что у тебя поставили прослушку?
– Я нашла чип, установленный на телефоне...
