Татьяна Веденская - Гений, или История любви
— Из-за него. — Стас ткнул пальцем в Готье, развернулся, отодвинул (довольно грубо, кстати) Соню и распахнул дверь.
После того, как он ушел, несколько минут стояла тишина. Сонина рука по-прежнему находилась в руке Готье.
— Ну, ничего страшного. Он вернется. Он просто погорячился, — сказал Володя, и слова его прозвучали ужасно банально. Хотя, с другой стороны, действительно, не уйдет же практически второстепенный член группы только из-за того, что какой-то нерв накопился. Слишком много ночных выступлений и бессмысленной ерунды, слишком мало результата. Выспится и вернется. Не выкинет же он целый год усердной работы на помойку.
— Мне совершенно все равно, вернется он или нет. Лучше даже, чтобы не вернулся, — бросил Готье, снимая с крючка в прихожей ветровку.
Руку не разжал, как отметила про себя Соня.
— Еще бы. Ты всегда готов бросаться людьми, да? — спросила Ингрид.
Красная, заплаканная, некрасивая, она стояла в проеме кухонной двери.
— Только теми, которыми не дорожу, — хмыкнул он. — Пошли, Элиза.
— А меня подбросишь? — спросил Володя, которому совершенно не нравилась идея, что Соню повезет домой Готье. Это была его обязанность, и он ею дорожил. Он дорожил Соней и их отношениями. И этими вечерами, когда они приходили к ней домой, готовили ужин — он готовил — и разговаривали. Он разговаривал.
— Почему нет? — Готье пожал плечами, накинул ветровку (руки не разжал) и повел Соню к лифту.
Ингрид бросилась за ними.
— Ты на моей машине их всех собираешься подбрасывать, а? — крикнула она. Готье не стал отвечать. Во-первых, это было очевидно. Ведь машина была только у Ингрид, и Готье давно на ней ездил. Когда хотел. Во-вторых, говорить с Ингрид в таком состоянии — это было просто не в его стиле. Игнорировать ее — да.
— Ингрид, я тебе позвоню, — пробормотал Володя, пока топтался в дверях. Ему не хотелось расставаться вот так. Ему хотелось, чтобы осталась хотя бы видимость нормальных отношений.
Ингрид же только дико усмехнулась, а потом расхохоталась.
— Позвонишь мне? Думаешь, это меня как-то утешит? — Она выбежала к лифту, где стоял Готье. — А мной, мной ты дорожишь? Скажи, а, Павлик?
— Ты будешь удивлена, но да. Я тобой дорожу, хоть ты этого и не стоишь определенно, — сказал он после некоторого молчания.
Лифт приехал и стоял открытый, его держал Володя. Ингрид онемела и смотрела на Готье, а в глазах ее промелькнул ужас.
— Не уходи! — прошептала она совсем другим тоном.
Готье покачал головой и зашел в лифт.
— Ты сама виновата.
— Прости. Я… я не буду больше.
— А больше и не надо. — Готье улыбнулся уголками губ и поднес руку, свободную руку к кнопке лифта. — Спокойной ночи, Иня. Я позвоню.
Только на улице Готье выпустил Сонину ладонь. Он открыл перед Соней переднюю дверь машины, а недовольный, обеспокоенный Володя сел на заднее сиденье. Они молча поехали по пустому Ленинградскому проспекту. Готье спокойно управлял автомобилем, словно бы ничего не случилось. Потом обернулся и спросил Володю:
— А ты где живешь-то?
— Недалеко от «Савеловской», — сказал тот, про себя отметив, что за почти двухлетнее знакомство Готье не удосужился ни разу поинтересоваться, что за человек играет у него в группе, где он живет. Да они, пожалуй, ни разу не разговаривали по-человечески. Ни разу не выпили, не посидели. Ах да, Готье ведь вообще не пьет! Все-таки есть в нем что-то ненормальное. — Я покажу, как проехать. От Тверской надо по Сретенке, сейчас пробок нет.
— Пробок нет, — согласился Готье и свернул к «Динамо».
Он планировал сначала завезти Володю, а потом Соню — это было ясно. Володя нахмурился. Готье, словно почувствовал это. Посмотрел в зеркало заднего вида и добавил:
— Тут короче.
— Да уж, короче. — Володя попытался подбавить в голос чуть-чуть сарказма. Куда уж короче — от «Динамо» до Тверской по прямой или дворами-улицами до «Савеловской» кружить, а потом выбираться. Но, видимо, сарказма оказалось так мало, что его никто не заметил.
— У меня знакомые хотят устроить тур. Ты поедешь? — спросил вдруг Готье, ошарашив Володю практически до немоты.
— Тур? Какой тур?
— Да по всей России-матушке.
— Ты серьезно?
— Вполне. Два месяца — сентябрь и октябрь. Нужно что-то отвечать.
— Я поеду. Не знаю, правда, как, но поеду! — Володя все еще таращился в недоверии.
Соня тоже была удивлена сверх меры. Такие новости обычно не держат на последний момент. Такие новости выкладывают сразу.
Готье скользнул взглядом по Сониному лицу, взгляд у него был легкий, озорной.
— А ты, Элиза? Поедешь со мной в турне по тайге?
— По тайге? — рассмеялся Володя. — Все так плохо?
— Ну, маршрут в разработке. Двадцать пять живых концертов, полное обеспечение и даже гонорар, каждому тысячи по три зеленых. Нравится? — Готье обернулся и окинул довольным взглядом совершенно ошарашенного Володю. — Мы приехали, приятель. Твоя хибара? Неудивительно, что ты такой дерганый. Жить в таком месте непросто.
— Хибара моя, — усмехнулся Володя, вылезая из машины.
Хибара, двенадцатиэтажный дом грязно-серого цвета, стоял на обочине большого шоссе. Шум не стихал здесь ни на секунду, машины неслись в обе стороны, обгоняя друг друга и оставляя в воздухе мутную взвесь выхлопных газов. Место было действительно не фонтан. Впрочем, а где в Москве сейчас тишина и покой? Разве что в Мавзолее. Ведь даже на Тверской, у Сони, шума хватало.
— Ну, бывай, Вова. Я позвоню, — сказал Готье, махнул рукой и отъехал от обочины.
Володя стоял и смотрел им вслед. Он был готов поклясться, что Готье что-то задумал. Что-то было не так с Готье, как-то он неправильно, непривычно много улыбался. Но что можно узнать по улыбке такого человека? Это же Готье! Кто его поймет?!
Володя вздохнул и поплелся домой, в хибару. И точно хибара, думал он. Это Готье точно сказал. Вот уж что — он умеет найти точные слова и точные звуки тоже, надо признать. И почему действительно он должен вечно делать все с оглядкой на этот долбаный формат? Искусство ради искусства, как говорил старик Теофиль, разве это не стоит того, чтобы хотя бы послушать, прежде чем принимать решение. Разве все должно быть так, как говорит Ингрид? Рука руку моет, и не так музыка важна, как ее продюсер? Не талант, а фигурка? Ведь музыка-то у Готье хорошая, разве нет? Определенно хороша. Просто замечательная музыка, и никто же, никто ничего подобного не делает. Он такой — один. Да, тяжелый характер, да, вздорный. Свободолюбив, непредсказуем. И что? Зачем урезать его до формата радиостанции, в самом деле? Чем он плох таким, как он есть? И зачем, кстати, он все-таки предложил его сегодня подвезти?
