Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше
На пятой минуте она вскочила и через пять секунд уже стучала кулаками по стеклу. Десять секунд никто не догадывался остановить её, а она кричала и пыталась перевернуть стеклянный куб с водой, в котором я сдерживала дыхание. В течение следующих двадцати секунд никто не мог усмирить её ярость. В таком состоянии мама могла сдвинуть с места и целое здание.
Находясь в воде, я не слышала её криков и не очень понимала, что происходит на самом деле. Или, может быть, ещё на что-то надеялась.
Когда же я оказалась на полу, усеянном осколками, судья приказал удалить публику из зала. Папа и бабушка силой вывели маму, а Мария направилась ко мне, едва не поскользнувшись пару раз на мокром линолеуме. Снаружи донёсся голос отца, который просил фотографов удалиться.
– Всё в порядке, Леда, – сказала Мария, снимая с моего лица кусочек стекла.
Медсёстры обрабатывали мои ранки, а в соседнем зале вешали на шею австралийцу медаль.
Мне сказали, что ничего страшного не случилось, несколько мелких порезов. Могу возвратиться домой.
Франческо позвонил мне в тот же день, но Мария сказала ему, что я сплю.
Я же на самом деле только размышляла, стоя с закрытыми глазами у окна, выходившего в сад, к магнолии, возле которой похоронен Ватт.
Почему Либеро и Фурио, когда были в моём возрасте, могли играть с молодым и резвым щенком с густой, блестящей шерсткой, а я вот уже пару лет бегала наперегонки с тяжёлой, как лошадь, собакой с тусклой шерстью и линялой, седой мордой?
Почему Ватт умер, когда Либеро и Фурио было уже не до него и когда я, напротив, если бы только захотела, могла бы не думать ни о чём другом?
Родиться в семье последней – хуже не придумаешь. Тебе достаётся от старших только худшее.
Если бы только Графиня подождала месяц, прежде чем напомнить маме об одном из её страшных видений – длиннейших волосах, закрывавших женское лицо, и о воде, о какой-то большой воде, – мама сошла бы с ума месяцем позже, возможно, как раз тогда, когда я уже плавала бы в море со своей медалью на шее.
«Леда Ротко, первый призёр Книги рекордов Гиннесса в соревнованиях 1981 года по задержке дыхания в категории юниоров».
Большая разница.
Попытка спасти меня от смерти, которая завершилась тем, что на моём теле осталось около пятидесяти шрамов, в том числе и на лице, вернула маму на землю.
Отец, выведя её из зала, повёз к нашему семейному врачу, чтобы тот назначил ей для успокоения другие, более сильнодействующие настои.
На этот раз доктор не согласился с ним: натуральные травы тут не помогут, особенно без соответствующей психологической поддержки, но в конце концов всё же уступил и прописал их.
Теперь мама выглядела поспокойнее. И даже сразу согласилась отправиться со всеми нами на море, что должно было бы благотворно подействовать на неё. По мнению врача, следовало попробовать.
Я предпочла бы повременить с отъездом, чтобы узнать, как дела у Людовики, и просто побыть некоторое время с Ноэми, поплакаться друг другу, зализать, так сказать, наши раны, но, судя по всему, нельзя было терять времени. Уже на следующее утро мы уехали.
Мария осталась, как всегда, в городе. И в суматохе даже забыла прикрыть дверь, когда договаривалась с режиссёром по телефону. В этот раз рекламу будут снимать в моей ванной комнате.
«Vanity Parfum. Обличён грех, но не назван грешник».
– Не переживай, Леда. Мне кажется, тебе уже лучше.
– Да, но я не попала в Книгу рекордов Гиннесса.
– Может, и к лучшему. И потом, запомни: нет худа без добра.
– Это ты мне говорила сто раз. Но пока что…
– Садись в машину, иди, поздно уже.
Через два часа мы входили в наш дом у моря. Ужасно пекло солнце, но мы до самого вечера распаковывали багаж. К морю пойдём завтра. Спокойно. Как будто сначала нужно хорошо прицелиться.
Первыми спустились к морю мы с мамой. Отец ждал какого-то звонка, а бабушка никогда не просыпалась раньше одиннадцати.
Мама воткнула в песок зонт как ни в чём не бывало. В то утро она и правда всё делала так, будто ничего не случилось. Пришла в кухню в своём пляжном халате с жёлтыми цветами, приготовила завтрак, уложила в сумку нужные вещи и, подхватив меня, отправилась к морю.
И всё же что-то было не так. Вернее, как раз то, что всё выглядело как надо, и казалось мне ненормальным. Короче, хоть мама и клялась, мол, она тоже понимает, что к Графине не следует относиться слишком серьёзно, что-то в ней осталось.
В итоге мы вели себя как вентилятор, который после выключения из сети некоторое время ещё продолжает вращаться. Вот поэтому, наверное, прояви мама хоть малейший признак неуравновешенности, я чувствовала бы себя спокойнее. Но получилось наоборот. А может, я преувеличивала.
Я сбросила пляжный халат и сказала, что пойду в воду. И добавила при этом, просто для очистки совести, что не буду заплывать за буи. Мама спокойно улыбнулась в ответ. И я не спеша отправилась к воде.
У кромки лёгкого прибоя я остановилась, разглядывая его и с удовольствием ощущая, как вода лижет пятки, а ступни медленно погружаются в песок.
Мою тень на гладкой воде неожиданно полностью накрыла чёрная мамина тень. Я обернулась. Мама улыбалась и держала в руках бечёвку, которой синьор Паоло подвязывал молодые ветки берёзы, чтобы они росли прямыми.
Как ни в чём не бывало мама опустилась передо мной на колени и обвязала бечёвкой мою талию.
Я не успела и рта открыть. То есть буквально – не успела и слова произнести.
– Ну хорошо, радость моя, иди в воду, не бойся. Ничего не случится, я буду держать тебя, не бойся…
Я хотела было сказать ей, что не боюсь, что победила в соревнованиях по плаванию и едва не побила рекорд Книги Гиннесса, что мне нечего бояться, но тут увидела, что мама свободной рукой накручивает волосы на палец, и поняла, что это не тот случай. Может, отец или бабушка пошутили таким образом. А она отнеслась к этой идее вполне серьёзно.
Я поплыла и спустя некоторое время стала делать в воде разные повороты.
Пока голова моя оставалась на поверхности, всё шло хорошо. Но когда я нырнула, то сразу почувствовала сильный рывок шнура. Волей-неволей пришлось вынырнуть. Мама сидела у кромки воды, склонив голову набок, что-то напевала и наматывала на палец прядь волос.
– Мама, всё в порядке? – крикнула я.
– Да, радость моя.
– Отпусти немного бечёвку, пожалуйста, а то мне трудно нырять.
– Хорошо, радость моя.
Я облегчённо вздохнула и снова нырнула. На этот раз рывок оказался таким сильным, что у меня перехватило дыхание.
Придя в себя от боли, я вышла из воды.
Отец и бабушка сидели под зонтом.
Судя по их лицам, когда они поняли связь между ссадиной на моей талии и бечёвкой, которую мама держала в руках, это придумали не они.
