Эва Киншоу - Миг удачи
– Что такое, дорогая? Уж больно серьезный у тебя вид.
Карен пересказала врачебные прогнозы. Однако, вопреки ее ожиданиям, Майлз нимало не удивился.
– А! Акушер надумал-таки поставить тебя в известность!
– Надумал… О чем ты? Ты уже знал? – поразилась она.
– Скажем иначе: у меня зародились некоторые подозрения, так что я переговорил с Айрин, а у нее и самой на душе было как-то неспокойно. Потом мы посоветовались с акушером, но решили тебя пока не волновать: кто знает, может, мы зря забили тревогу!
– Ушам своим не верю! – до глубины души возмутилась Карен. – Я вам кто – шестнадцатилетняя глупышка?
Майлз оглядел ее необъятный шерстяной свитер и синюю юбку. Затем расхохотался и расцеловал все ее пальчики по очереди.
– Нет, что ты! Ты, безусловно, солидная замужняя дама, к тому же изрядно беременная, у которой и без того забот по горло, чтобы добавлять еще!
– Ты, наверное, поэтому и маму сюда вызвал!
– Поверь, когда я позвонил, миссис Торп сказала, что умирает от желания приехать, да только стесняется злоупотреблять моим гостеприимством.
– А Айрин? – не сдавалась Карен.
– Милая, да она тебя обожает! Айрин сама предложила заезжать к тебе по утрам, я тут вообще ни при чем! Еще вопросы есть?
И вдруг, ни с того ни с сего, Карен захотелось сквозь землю провалиться от стыда: ишь, раскапризничалась, словно девчонка школьница!
– Нет, что ты! Спасибо тебе. Я просто…
– Просто ты любишь, чтобы решения исходили от тебя.
– Я неисправимая феминистка, верно? – комично вздохнула она.
– Запомни, что бы ни случилось, мы все рядом и тревожиться тебе не о чем.
Карен склонила голову на плечо мужа. Слова, «я люблю тебя!» дрожали у нее на устах, но сверхчеловеческим усилием воли Карен сдержала опрометчивое признание. И снова ушла в свой маленький, изолированный мирок, где находила убежище последние месяцы: сложила руки на животе и мысленно сосредоточилась на желанных двойняшках. Безотказное средство сработало, так что она и не заметила, как Майлз наблюдает за ней, озабоченно хмурясь.
После ланча Карен поднялась в спальню, но сон упорно не приходил: непрошеные мысли так и лезли в голову. За последние недели она сделалась на редкость чувствительной, и, хотя отлично знала, что это – один из симптомов последних месяцев беременности, легче ей не становилось. Все страшное и печальное, особенно если дело касалось детей, затрагивало ее куда сильнее обычного. И еще одолевали сны: странные, красочные, зачастую граничащие с кошмарами.
Карен беспокойно заворочалась в постели, заставляя себя подумать о Майлзе: ведь и ему теперь приходилось непросто! Он окружил жену заботой, инстинктивно угадывал, что теперь 'любовные ласки ее только раздражают, хотя ей по-прежнему приятно ощущать рядом сильное, мускулистое тело, чувствовать исходящее от него тепло. И беспрекословно мирился с ее желаниями и капризами.
Но предельно заботливый, внимательный, нежный Майлз так и не удосужился сказать жене, что любит ее. Может быть, истинная любовь в словах не нуждается?
Однако в душе Карен нарастала неодолимая потребность выразить собственные чувства, что бы там ни думал об этом Майлз. Возможно, желание было подсказано как мрачными размышлениями о кесаревом сечении, так и картинами мук естественных родов.
Карен встала, отыскала блокнот и ручку, устроилась у камина и принялась писать. В каждое слово она вкладывала частичку исстрадавшейся души.
Милый Майлз, хочу признаться тебе в любви, да только не знаю как. Может быть, стоит вернуться к самому началу? Кажется, я любила тебя всегда, все это время, самой себе не отдавая отчета. Вот откуда мои приступы хандры и раздражительности, которым я поначалу и определения подобрать не могла. Наш роман казался таким современным, таким демократичным: дескать, мы – взрослые люди, ничего друг от друга не требуем, на чужую свободу не посягаем!
Так, когда же я поняла, что люблю тебя, когда осознала эту простую истину? Наверное, в тот день, когда призналась тебе, что беременна… Впрочем, и тогда я еще не была до конца уверена, потому что ужасно боялась сказать тебе про ребенка. Почему? Да потому что не знала, как ты это воспримешь, не знала, что за место занимаю в твоей жизни… Возможно, тоскуя о Линде, ты искал забвения с первой встречной? Я знала одно: ты для меня – закрытая книга.
И даже когда я рассказала тебе про ребенка, и ты тут же сделал мне предложение, я не могла прочесть твоих мыслей. Именно тогда я и поняла – словно молния ударила! – что люблю тебя.
Если честно, я претендовала на роль матери одиночки по одной-единственной причине: мне было невыносимо больно сознавать, что ты меня не любишь так, как я люблю тебя. Забавно, правда? Несмотря на одержимость карьерой, в глубине души я отлично понимала, что для роли матери-одиночки явно не гожусь. Да и феминистка, из меня не ахти какая… но это так, между прочим.
Почему ты решил на мне жениться? Тысячу раз задавала я себе этот вопрос. Только из-за Дика? Из чувства долга: раз уж меня угораздило забеременеть? Возможно, сработали обе причины… Я до сих пор не уверена, но чувствую: между вами с Линдой осталась некая недосказанность: точно темный омут, что затягивает все глубже и глубже… Я знаю, это – запретная зона и мне туда доступа нет. Вот почему я никогда не говорила тебе о своей любви и никогда, возможно, не скажу.
За что я люблю тебя? За то, что от одного твоего взгляда у меня перехватывает дыхание. Ты пробудил к жизни некую частицу моего существа, о которой я даже не подозревала. Что за блаженство – быть твоей возлюбленной, смеяться с тобой в унисон, жить с тобой под одной крышей, знать, что жизнь моя без тебя станет пустой и бесцветной! И мечтать об этих двойняшках в силу одной-единственной причины: потому что это – наши дети, твои и мои…
Карен отложила ручку и утерла глаза платком, но слезы упрямо продолжали течь. Тогда она глубоко вздохнула… и у нее точно камень с души свалился. Словно она наконец-то примирилась со своими чувствами и готова была смело взглянуть в будущее, что бы там оно ни сулило.
Затем вложила письмо в конверт, запечатала, адресовала Майлзу и спрятала в шкаф под стопку ночных рубашек.
Спустя несколько дней позвонила Линда. Близились школьные каникулы, и опять встал вопрос о том, чтобы Дику провести недельку-другую с матерью.
– А сам Дик, что по этому поводу думает? – спросила Карен у мужа.
– Вроде бы не возражает. У Ирвина коттедж на побережье и яхта, и они собираются несколько дней провести на воде: походят под парусом.
