Ольга Ланская - Инженю, или В тихом омуте
Она промолчала, она еще не адаптировалась полностью. Ей не надо было думать для этого — организм сам все делал, проникаясь обстановкой, определяя отношение к ней присутствующих и вырабатывая максимально подходящую манеру поведения. Так что она просто молчала. И тут снова вмешался этот, повторяя свой вопрос, раздраженно уже. И тогда она и посмотрела на него широко распахнутыми глазами — а потом перевела полный недоумения взгляд на Мыльникова. Заметив, что спрашивать женщину о возрасте — это не по-джентльменски.
— Ну хватит тут — и голову мне дурить нечего! С лейтенантом прошло — со мной не проходит! — бросил хамелеон зло и резко. — Вы что, актриса по профессии? Ну так не театр здесь, а районное управление внутренних дел. Понятно? А то с нами кино изображаете, а потом в газете расписываете, какие мы дураки тут. Хватит — и отвечайте на вопрос.
— Фу, как это ужасно — так разговаривать с женщиной, — произнесла спокойно, с легкой улыбкой, показывая ему, что не боится и не надо с ней так себя вести, она лучше умеет играть в такие игры. — Сначала вы меня прогоняете в присутствии телевидения, а теперь ведете себя так, словно я вам чем-то обязана. Между прочим, вы меня оскорбили тогда — я слышала, что вы назвали меня дурой. В следующем интервью я обязательно об этом скажу…
— А вы мне не угрожайте! — Окраска его слегка изменилась, став какой-то свекольной — и обещая продемонстрировать ей сегодня все многообразие палитры. — И отвечайте на вопрос!
Она изобразила нечто на лице — нечто, что она не могла точно охарактеризовать сама, смесь удивления, огорчения и презрения. Нечто, что в словесном выражении означало бы усталое — фу, какой мужлан!
— Польских Марина Евгеньевна, шесть ноль пять семьдесят пять, город Москва.
— Место прописки!
— О, это так длинно, я так всегда путаюсь, — она извлекла из сумочки паспорт, протягивая Мыльникову. — Вас интересует что-нибудь еще?
— Образование, место работы, должность! — Он посмотрел на нее очень жестко, а потом перевел взгляд на выступавшего в роли секретарши Мыльникова, старательно переписывавшего ее паспорт. — Семейное положение, дети, все такое.
— О, разве я настолько стара, чтобы иметь детей? — Она продолжала ему улыбаться. — Я так легкомысленна, знаете…
— То есть не замужем и детей нет? — из угла подсказал тихо Мыльников, видимо, желающий спасти ее и себя от начальского гнева. — Я вас правильно понял?
— О, вы так проницательны, — протянула благодарно. — Вы абсолютно правы…
— Где работаете?! — Хамелеон уже выходил из себя, он все-таки совершенно не умел себя вести.
— Но… — Она посмотрела на него так, словно он обязан был все понять по ней, прежде чем задавать такие вопросы. — Я не работаю. Это так тяжело, знаете, — ходить на работу. К сожалению, я совершенно на это не способна. Это так плохо — у одинокой девушки столько расходов. Но я ничего не могу с собой поделать — представляете?..
Ей казалось, что он растет медленно — и сейчас раздуется до невообразимых размеров, заполняя собой кабинет, превращаясь в багровый воздушный шар с намалеванными на нем черточками, обозначающими искаженное лицо. А потом лопнет. Но он лишь прокашлялся мрачно и угрожающе, видимо, выпуская лишний воздух.
— Значит, так, госпожа Польских, нигде не работающая, проживающая по адресу, который не в состоянии воспроизвести. Точное время, когда вы оказались на месте происшествия, вы не помните. С какой целью там оказались, сообщить отказываетесь. То, что второй мужчина вышел из машины, не видели — да и был ли тот второй мужчина, утверждать не можете. Внешность его вы не запомнили — хотя якобы можете его узнать. Короче, занимаетесь непонятно чем, появились на месте происшествия непонятно откуда и непонятно во сколько, толком ничего не видели и не помните — а теперь на весь мир трубите, что стали свидетелем убийства. Единственным свидетелем, отмечу. Может, вам привиделось все? Или вы все это придумали, чтобы в газеты попасть?
Она каким-то чудом себя не выдала. Ей казалось, что план такой тонкий, что никому и в голову никогда не придет. И она вздрогнула, когда он попал в точку, — но вздрогнуло что-то внутри, а внешне все осталось без изменений. Потому что она играла уже давно, уже очень много лет — именно поэтому на лице сохранилась вежливая, но скучающая улыбка, призванная показать, что она терпит пока такое поведение, но именно пока.
— Ну так что — придумали?
Он не мог этого знать — просто не мог. И хотя страх был близко — ближе, чем был когда-либо, — она медленно и отчетливо сказала себе, что этого не может быть. Да, Виктор ее предупреждал, что ей могут поставить «жучок» — но для этого было слишком рано, статья ведь вышла только вчера утром, а Мыльников вообще дозвонился до нее вечером. Так что они не успели бы — не должны были успеть. И она, кажется, ничего такого не говорила — это Вика говорила по телефону про то, что она пошла на этот шаг, погнавшись за рекламой. Но…
— Давайте так, госпожа Польских. Если скажете честно — останется между нами. За лжесвидетельство привлекать не будем. Знаете, кстати, что бывает за лжесвидетельство? Статья за это предусмотрена, а по статье срок. Не знали? А за намеренное введение правоохранительных органов в заблуждение — особенно в таком вопросе — большой может быть срок. Охота вам в тюрьму, где камеры битком забиты и кормят так, что есть нельзя, и душ в лучшем случае раз в неделю? Где туберкулез да прочая дрянь? Или на зону — валенки да рукавицы шить вместе с мамашами, которые новорожденных детей в помойку выбрасывают, да малолетками, которые наркоты обкурятся, а потом собственных родителей режут? Там таким, как вы, ох несладко — вы уж мне поверьте, не любят там таких…
Она молчала, сдерживая страх и прячущуюся за его спиной панику. Она откуда-то знала, что стоит ей поддаться, стоит начать обвинять себя за то, что не убежала тогда, и всех остальных обвинять — то все, этот ее начнет запутывать, а она будет все больше нервничать и противоречить самой себе.
Не то чтобы она верила, что ее посадят за это, — но и не то чтобы не верила. И мрачное здание, внутри которого она сидела, сразу начало давить на нее со всех сторон — сужаясь, зажимая ее в холодные бетонные тиски, грозя, что она вот-вот ощутит себя маленьким беспомощным ребенком и начнет лепетать, путаясь, сбиваясь, в итоге выкладывая все. Потому что только стоит поддаться слабости — и она, пусть совершенно случайно, пусть совершенно того не желая, выложит им такое…
— Я вас не пугаю, Марина Евгеньевна. — Голос хамелеона помягчел, в нем даже условное тепло появилось. — Просто давайте уж честно — гуляли, услышали взрыв, испугались, хотели уйти побыстрее. А потом увидели, как телевидение подъехало, и подумали, что почему бы не прославиться, себя не показать — ну и… Ну давайте — и расстанемся по-хорошему…
