Марина Порошина - Майне либе Лизхен
– Но я не хочу переезжать! – дрогнувшим голосом отрезала Ба, которую обидело наплевательское легкомыслие адвоката. – Я хочу жить в этом доме!
– А вы знаете, сколько стоит земельный участок под вашим домом? – еще больше развеселился Андрей Альфредович, ему глупое упрямство старухи показалось смешным. – Угол Ленина-Бажова, да еще с коммуникациями… два миллиона долларов, пожалуй. Это только земля, я подчеркиваю. Это бизнес, уважаемая…
– Елизавета Владимировна, – подсказала Ба.
– Да… – Эту неважную информацию Андрей Альфредович явно пропустил мимо ушей. – Дом снесут, участок продадут под застройку. Какой-нибудь небоскреб с офисами в аренду. А это уже не два миллиона. Неплохо. И вряд ли стоит ради каких-то своих… капризов вставать на пути чьего-то бизнеса. Не советую. Лучше поторговаться и выбрать подходящий для вас вариант. Что касается Галины Павловны, то она без меня квартиру поменять не сможет, эти ваши риелторы все равно ко мне придут. Я тоже с ними поторгуюсь, милое дело. Сделаем ей двухкомнатную. Мелочь, как говорится, а приятно. Вы меня извините, уважаемая…
На этот раз Ба подсказывать не стала, промолчала.
– …но у меня больше нет времени, я опаздываю в следственное управление. Олег, еще час посиди – и можешь идти домой.
Андрей Альфредович подхватил портфель и стремительно вышел из приемной, за ним последовала и Ба под выразительным взглядом секретаря.
Вечером все жильцы похожего на корабль дома номер 148 собрались в квартире номер семь праздновать победу. Героиней вечера была Галина, трезвая и нарядная. Она милостиво кивала в ответ на льстивые комплименты, загадочно улыбалась вместо ответов на многочисленные вопросы и позволяла угощать себя пельменями, которые они наскоро слепили вместе с Ба и Женей. Художник Пустовалов тоже был немногословен и задумчив, он не отрывал взгляда от Жени, и лоб его прорезала поперечная морщинка, как будто он мучительно пытался что-то вспомнить. Герман Иванович, напротив, говорил без умолку, он был счастлив тем, что все так удачно устроилось и что завтра в шесть утра Женя сможет уехать домой, к маме. А главное, тем, что она непременно вернется через несколько дней, потому что едет-то не просто так, а за орешками для него. Переполненный чувствами, он даже предложил выпить по рюмочке, провозгласив тост «за многоуважаемую Елизавету Владимировну, за спиной которой они, мужчины, могут чувствовать себя, как за каменной стеной, и вот даже чудесные пельмешки…». Тост был принят, по рюмочке было выпито, после чего Ба, провожаемая недовольным взглядом Галины и сожалеющим – Пустовалова, унесла бутылку на кухню.
Поняв, что больше ничего интересного в программе вечера не предусмотрено, Галина и Пустовалов отправились восвояси. Ба, вместе с Женей убрав со стола, раскрыла принесенную от подруги папку и на пару с Германом Ивановичем принялась разбирать документы. Сосед, впрочем, важную информацию слушал невнимательно, поскольку ревниво следил за Женей, которая вместе с Левушкой смотрела какую-то чепуху по телевизору, и оба при этом ужасно веселились. Однако, когда передача наконец закончилась и Герман Иванович, вздохнув с явным облегчением, собрался отвести свое сокровище домой – под предлогом завтрашнего раннего вставания, негодный мальчишка придумал новое занятие: он предложил Жене посмотреть его аквариумы. Аквариумы же находились в другой комнате, и Герман Иванович совершенно извелся, стараясь сквозь соседкину болтовню расслышать их голоса (нарочито-басовитый Левушкин и радостно звенящий Женин), доносившиеся из соседней комнаты.
День шестой
Любить не больно
Последний вечер уходящего года начался в декорациях вечера предыдущего, только на этот раз сияла огнями наряженная вчера елка, мигала на окне гирлянда-сетка, а на столе красовалось куда больше бокалов, тарелочек, салатников и блюдечек, чем накануне. Действующие лица были, разумеется, те же, за исключением Жени, которую Герман Иванович с утра проводил на поезд и от нечего делать первым заявился к соседям, у которых по традиции договорились встречать Новый год. Впрочем, о Жене он вспоминал ежеминутно, и даже один раз звонил ей на сотовый телефон. Левушка напряженно следил за разговором и за выражением лица Германа Ивановича.
– Свой отдал! – положив трубку, похвастался находчивостью совершенно счастливый Герман Иванович. – Я ей купить хотел, но не успел, и вообще… неловко как-то. Она такая милая девочка, совершенно несовременная… То есть непохожая. Честное слово, неудобно дарить ей дорогие подарки. Я потом ей подарю… На Рождество. А пока, говорю, возьми мой, мне будет спокойнее. И вообще – мало ли что? Теперь такие времена…
– А что – что? – проворчал Левушка. – Жила она сама по себе и дальше жила бы, без всяких опекунов.
Но Герман Иванович его ворчания не расслышал по причине некоторой глухоты. Тогда неугомонный Левушка решил уесть его с другой стороны.
– И потом, Герман Иванович, вы же сторонник материалистической философии, – подкатился он к соседу, и тот, не ожидая подвоха, благосклонно кивнул, ожидая продолжения. – Так при чем тут религиозный праздник Рождества?!
Поднаторевший в философских спорах Герман Иванович, который так неузнаваемо преображался в полемическом задоре, что его не мог сбить с толку и десяток оппонентов, вдруг растерялся и промямлил:
– Я просто так… Как повод. На мое мировоззрение этот факт никоим образом не повлияет. Просто неудобно же без повода дарить. Такая милая девочка, совершенно далекая от нынешних реалий…
– Да что вы все время… – возмущенно начал Левушка, но Ба, как наседка, никогда не выпускавшая из виду любимого внука, решительно вмешалась и послала его в соседний магазин за хлебом, о котором в погоне за деликатесами все, по ее словам, забыли.
Поскольку в голосе Ба послышались металлические нотки, а взгляд поверх очков не сулил ничего хорошего, Левушка счел за лучшее не упоминать о том, что не далее как сегодня он купил этого самого хлеба аж две буханки черного круглого и нарезанный батон, согласно данному ему списку продуктов. Вздохнув и уточнив для порядка – действительно ли ему купить именно хлеба, а не чего-то другого, – Левушка отправился в магазин, благо расположенный в соседнем дворе.
Воспользовавшись тайм-аутом, Елизавета Владимировна решила поговорить с Германом Ивановичем. С тех пор как она прочла вполне гениальное, по ее мнению, стихотворение о новогодней елочке, написанное внуком под впечатлением знакомства с Женькой, душа у нее, честно говоря, тоже была не на месте. Внук все-таки. Любимый. Обдумывая, как бы половчее задать вопрос, Ба уселась под форточку, с наслаждением закурила и, внимательно наблюдая за дымом от сигареты, что позволяло ей избежать необходимости смотреть на собеседника, начала с нейтрального утверждения:
