Марина Полетика - Островок счастья
Пока Тарасова рассыпалась в комплиментах насчет дизайна (что-то светлое, стеклянно-прозрачное, минимум дерева и металла, непонятно откуда идущее освещение), не интересовавшаяся интерьером Юля украдкой рассматривала Мордвинова.
В аэропорту он был совсем другим. То ли уютная трикотажная кофта на пуговицах вкупе с линялыми джинсами и взлохмаченной шевелюрой, то ли его предвкушение дома, то ли сама обстановка аэровокзала, где все равны, все торопятся и думают о своем, тому причиной, но тот Павел казался проще, симпатичнее и даже как будто моложе. Он был не прочь поболтать, коротая время. А этот, в идеально сидящем костюме и идеально начищенных ботинках, идеально выбритый, с идеально уложенными волосами был ей, пожалуй, неприятен: сух, холоден и озабочен. Наверное, тем, чтобы назойливые просительницы не отняли у него слишком много драгоценного времени, вовсе для них не предназначенного.
Тарасова между тем перешла к делу. Юля старалась не вслушиваться, водя глазами по кабинету. Но зацепиться было не за что, идеальная, как сам хозяин, деловая обстановка не позволяла сделать никаких выводов – ни фотографии, ни сувенирчика, ничего, что не относилось бы к работе. Впрочем, один сувенирчик все же нашелся прямо перед Юлей на журнальном столике. Юля протянула руку и осторожно взяла маленькую прозрачную коробочку. Внутри, запаянная в прозрачный пластик, как в кусочек льда, виднелась крошечная, сантиметров десять высотой, Александровская колонна, та, что стоит в Петербурге на Дворцовой площади. Обрадовавшись нашедшемуся занятию, Юля стала рассматривать прелестную игрушку с крошечным ангелом на вершине. Ангел был маленький, с ноготок, но крепко держал явно тяжелый для него крест. «Умей нести свой крест и веруй…» – некстати вспомнилась ей фраза из «Чайки».
– Остаточное финансирование… отопительный сезон… прежнее руководство… Семьдесят лет, юбилейный сезон… – доносились до нее обрывочные фразы из разговора, точнее, из монолога Тарасовой, потому что Мордвинов слушал ее, не перебивая и не задавая вопросов.
– А вам не предлагали перейти на хозрасчет? – дождавшись, когда Тарасова замолчит, подал наконец реплику Мордвинов, и Юля, вздрогнув от неожиданности, поставила Александрийский столпик на место.
– Каждый год предлагают, – ответила Тарасова. – Им что, театр с возу, бюджету легче. Но мы не выживем на хозрасчете. Это в Москве или в Екатеринбурге можно, а у нас нет.
– Почему? – уточнил Павел. – За счет выручки от продажи билетов. Сейчас же вы ее перечисляете обратно в бюджет? А будет ваша.
– Выручка смешная, – призналась Тарасова. – Аншлаги бывают только на премьерах, а потом, наполняемость зала – процентов шестьдесят. Спектакли не идут больше двух сезонов, аудитория слишком мала. И приходится ежемесячно выпускать премьеру.
– Поднять цену? – предложил Павел, и Юле вдруг показалось, что он говорит не всерьез. Неужели издевается?
– Не получится. Двести рублей – для наших зрителей потолок. Билеты по триста рублей никто покупать не будет. Вы понимаете, Павел Андреевич, ни один театр не живет на самоокупаемости. Это в принципе затратное и убыточное дело. Везде. А у нас в провинции тем более, – добросовестно объяснила Светлана Николаевна.
«Неужели она не слышит? – затосковала Юля. – Он же чепуху спрашивает, и ее заставляет чепуху объяснять…»
– А зачем? – спокойно спросил Павел.
– Что – зачем? – не поняла Тарасова.
– Зачем тогда вообще нужен в провинции театр, если люди не хотят платить деньги за билеты? И если наполняемость зала, как вы сказали, в среднем всего шестьдесят процентов? Или ваше предприятие работает для собственного удовольствия? Странная позиция для руководителя. Простите меня, уважаемая Светлана Николаевна, но я не могу вложить деньги в ваш проект. Тем более это деньги не мои, а завода.
– Но нам нужно всего сто пятьдесят тысяч…
Наверное, Тарасова выговорила это по инерции, растерявшись. Такого поворота она не ожидала. Иногда, бывало, денег и не давали, но всегда обещали, заверяли, что понимают миссию, и все такое прочее… Короче говоря, демонстрировали уважение. Но чтобы вот так, в лицо, заявить – чепухой занимаетесь, голубушка, да еще и деньги на это просите у серьезных людей, – нет, такого не было.
– Театр – это душа города, это определенная аура… – пробормотала она, окончательно смешавшись.
– Это совершенно неважно, уважаемая Светлана Николаевна, – спокойно и безапелляционно заявил Мордвинов. – Вы меня не поняли. Я не дам вам денег не потому, что это не такая уж большая сумма. Это невыгодное вложение прежде всего потому, что ваш театр на самом деле никому не нужен, кроме вас, – он любезно кивнул в сторону Юли, тем самым включая ее в число людей, занимающихся ерундой. – Люди к вам ходят неохотно, денег платить не хотят ни зрители, ни город. Так зачем поддерживать жизнь в умирающем организме? Только потому, что он уже семьдесят лет существует? Почтенный срок, я согласен. Но, в конце концов, ничто не вечно – ни театры, ни люди.
– Этот театр создавали в войну, – вдруг неожиданно для себя произнесла Юля. – Эвакуированные из Москвы актеры. Вам не кажется странным, уважаемый господин Мордвинов, что вы предлагаете дать ему умереть сейчас, в мирное время?
Павел с интересом воззрился на нее, как будто не ожидал, что Юля, до сих пор безмолвная, как тот самый столп, который вертела в руках, вдруг заговорит.
– Это демагогия. Рыночная экономика – та же война, уважаемая госпожа Ваганова, – и посмотрел с издевкой: вот, мол, запомнил наконец ваше ФИО. – Выживает сильнейший. Я готов потратить гораздо большую сумму и пригласить сюда, в Надеждинск, скажем, актеров «Табакерки», «Сатирикона» или «Ленкома». Уверяю вас, люди будут покупать билеты и по пятьсот рублей, и по тысяче. Разумеется, для меня этот проект все равно будет убыточным, как вы правильно заметили, Светлана Николаевна, но люди получат гораздо больше удовольствия и пользы от знакомства с по-настоящему высокопрофессиональной и качественной работой. А в надлежащем качестве вашей работы я не уверен. Во всяком случае, исходя из того, что я видел до сих пор. И, продолжая наш разговор в аэропорту, я скажу так: вы вправе, госпожа Ваганова, заниматься тем театром, который вам нравится. Но я предпочитаю другой театр и точно так же имею право поддерживать тот театр, который мне нравится. Я рискну предположить, что те деньги, которые вы, я охотно верю, сможете найти на ваш спектакль, не спасут положения. Сейчас люди ездят по всему миру, смотрят телевизор, да по Интернету спектакли транслируются, в конце концов. В эпоху глобализации понятие «провинция» исчезает, и вывеска провинциального театра уже не может быть оправданием его, извините меня, убожества. Есть всем известные точки отсчета. Пусть театры останутся только в больших городах, ничего страшного. А в такие вот надеждински они будут приезжать на гастроли. Этого достаточно.
