Элизабет Лоуэлл - Жемчужная бухта
– Поверьте, – сухо ответила Ханна. – Он не был похож на Донованов. По крайней мере я надеюсь, что не был.
– Внешне – да. Но теперь я знаю, что он был другим. И помочь вам я не смог. В Лэне уже было что-то покалечено или сломано, а может, отсутствовало или зачахло. Отчасти виной тому его воспитание, а отчасти выбор, который он сделал, уже став достаточно взрослым. Почему, уже не имеет значения. Главное, что я понял это слишком поздно.
Ханна видела, как меняются его глаза, как Арчер отдаляется, хотя не сделал ни малейшего движения. Сердце у нее сжалось. Она знала, как можно истекать кровью под маской осторожности, которую демонстрируешь окружающим.
– Слишком поздно я понял, что он любил меня не меньше, чем ненавидел. Он считал нас не своей командой, а враждебными конкурентами и всегда старался победить.
– Лэн хотел доказать миру, что он лучше всех.
– Он так говорил? – спросил Арчер.
– Нет. Он просто имел обыкновение издеваться надо мной, дескать, я выбрала не того человека в Рио. А если человек из Рио оказался неподходящим, то должен быть и подходящий. Вы.
Потеряв терпение, Арчер мысленно выругался и начал отступать. Но ванная была слишком мала, и Ханна оставалась слишком близко. Ее тепло проходило сквозь него, как двойной глоток виски, который горячил кровь и заставлял сердце учащенно биться.
– Слишком поздно я осознал и еще кое-что. Лэн понял, как сильно я хотел вас, даже раньше меня самого. Вы были такой молодой, полной жизни, такой…
– Глупой, – закончила Ханна.
– Ваша невинность не позволяла мне даже помыслить о желании, – сказал Арчер, целуя ее ладонь. – Я собирался послать вас к Донованам. Они бы о вас позаботились.
От его поцелуев у Ханны кружилась голова.
– Мне было девятнадцать лет. Взрослый человек.
– Вы жили в каменном веке, и к двадцать первому были готовы не больше, чем к десятому.
– Не так уж и плохо.
– Намного хуже, чем вы думаете.
Он нежно куснул бугорок у основания большого пальца, и прерывистое дыхание Ханны необычайно возбудило его. Арчер не ожидал столь быстрого и искреннего ответа. Тем более после ее жизни с Лэном.
– Вы никогда не видели настоящего унитаза или компьютера. никогда не смотрели телевизор, не летали на самолете, не водили машину, никогда…
– Я помню все лучше, чем вы, – прервала его Ханна, не удивляясь своему хриплому голову. Если она сейчас не воспользуется вновь обретенной свободой, то окажется в другой клетке, наполненной сожалениями об упущенных возможностях. – Правда, у моих родителей был радиотелефон.
– Для чрезвычайных ситуаций, верно? – тихо засмеялся Арчер, покусывая ее руку.
– Да, – машинально ответила Ханна, успев забыть вопрос.
Она чувствовала жар его тела, вдыхала его солоноватый запах, ощущала соблазнительную реальность его эрекции.
– Вы когда-нибудь пользовались радиотелефоном?
– Конечно, я не разбиралась в технике и электронике, но в другом была не совсем наивной. Я знала о жизни, смерти и беспредельности человеческого терпения больше, чем многие люди, отлично разбирающиеся в технике. Я знала, что за нашим лесом есть другой мир, цивилизация. Мама и папа рассказывали мне, какой он злой и беспощадный.
Арчер начал по очереди пробовать на вкус ее пальцы, беря их в рот.
– И этот мир вас не пугал?
– Мир снаружи? – с трудом выдавила Ханна. Контраст между обычным разговором и неприкрытой сексуальностью ошеломил ее не меньше, чем сдержанность Арчера. Ради собственного удовлетворения Лэн уже давно опрокинул бы ее на спину. – Пугал меня? Нет, меня очаровывал мир за дождливым лесом, где можно преодолеть тысячи миль за несколько часов, где каждую написанную книгу можно вывести на экран и прочесть, где люди выглядели, тосковали, нуждались, как я.
Арчер попробовал ее мизинец, решив, что он нравится ему больше остальных пальцев.
– В чем вы нуждались? – наконец спросил он, пытаясь сосредоточиться.
– Я… Не знаю. Просто я никогда бы не нашла этого в лесу.
– А нашли за его пределами?
– Я выросла.
– Это не одно и тоже.
– Но результат тот же.
– Какой?
– Поиски заканчиваются.
Арчер готовился задать другой вопрос, но Ханна прикоснулась пальцами к его рту.
– Повернитесь. Этот синяк выглядит ужасно и нуждается во внимании.
Он медленно повернулся спиной, пытаясь избавиться от навязчивой мысли о ее руках на других частях своего тела.
Десять лет воспоминаний о ее голосе, смехе, грации были не столь невыносимыми, как муки, которые он испытывал теперь, стоя почти обнаженным, вдыхая аромат корицы и солнца, исходящий от нее, ощущая нежные прикосновения. Арчер почти не дышал, погруженный в омут вожделения и нежности. Он не испытывал ничеге подобного ни к одной женщине. Ханна была недостижимой мечтой, теплом, в котором он всегда нуждался и никогда не знал, сущностью всего, о чем он тосковал, но не мог дать ему названия.
– Больно? – спросила Ханна, когда он вздрогнул.
– Да.
Она прижалась губами к его покрытой синяками коже.
– Извините. Когда я попросила вас приехать, я не думала, что вы можете пострадать. Мне казалось…
– Не извиняйтесь. Это самая приятная боль в моей жизни.
Ханна собралась задать вопрос, но язык Арчера уже скользил по ее губам, поэтому она лишь встала на цыпочки, обняла его и с готовностью ответила на поцелуй. Арчер крепко прижал ее к себе, легонько укусил за язык, после чего оба стали исследовать друг друга. Но Ханне требовалось уже нечто большее. Почти несуществующий купальник вдруг стал невыносимым препятствием. Арчер сдернул с нее лифчик, освободив вожделенную грудь, и Ханна изогнулась, теснее прижалась к нему бедрами, страстно двигаясь в такт его ласкам, и вскрикнула, когда он ввел палец во влажную глубину. Арчер уже не владел собой, она так близко, почти принадлежит ему, мышцы внутри ее сокращаются, умоляют, требуют.
Ханна более чем готова. Он мог бы взять ее прямо сейчас, но ведь, несмотря на свое мужество, она напугана, истощена сексуальным голодом, ранима.
А он приехал в Австралию, чтобы защитить ее.
Арчер оторвался от ее губ.
– Если вы не желаете идти до конца, скажите мне сейчас.
– Я хочу тебя.
– Пожалуйста, бери. Только я уже не в том возрасте, когда секс считают игрой и носят в карманах презервативы. Если ты не предохраняешься, то может произойти зачатие.
Мысль о собственном ребенке с прорезывающимися зубами, пускающем слюни у него на коленях, возбудила Арчера так же сильно, как влажный холмик, трущийся о него. Ему не терпелось оказаться внутри. Без презерватива.
Никогда в жизни он не стремился к этому с такой страстью.
