Наталия Костина - Слишком личное
Больше в Сухое она не вернулась. За ее вещами и паспортом был послан кто-то, но документа она так и не увидела, а ее нищие пожитки, заботливо упакованные в два аккуратных чемодана тем же посыльным, были ей уже не нужны. Они выглядели бы жалко и неуместно в этой ее новой жизни, которая началась сразу после того, как Аристарх Сергеевич Липчанский предложил ей выйти за него замуж. Однако если к Леониду Ногалю она присматривалась долго и так же долго не решалась принять его ухаживания, то здесь она решилась сразу. И подтолкнули ее к положительному ответу вовсе не начальственное положение ее будущего мужа, не лимузин с персональным шофером и даже не сознание того, что если она не выйдет замуж за Липчанского, то не выйдет, наверное, уже никогда. Ей нравился его голос, вежливое обращение, предупредительно-надежные руки… Она не отдавала себе отчета в том, что именно этот невысокий, полноватый, внешне неприметный человек вдруг оказался героем ее романа. Все это невероятное происшествие с порезанной рукой, то, как он подобрал ее, босую, на дороге, дожидался ее из больницы и отвез домой, и то, как снова явился, когда ей нужно было на перевязку в Судак… В ее глазах он оказался рыцарем – тем самым прекрасным рыцарем на белом коне из обожаемых ею романов. Только вместо доспехов на ее будущем муже красовался шевиотовый костюм, а верный конь несся по горным дорогам с нелошадиной прытью, унося их к симферопольскому экспрессу.
Нарядный вокзал большого города встретил ее в этот раз не товарным двором с чередой теплушек, а вполне комфортабельной комнатой ожидания, предоставляемой в пользование только гостям определенного ранга. Полосатые мягкие диваны спального купе, в котором она ехала в Москву, были также полностью в ее единоличном распоряжении. Аристарх Сергеевич находился совсем рядом, за стенкой. Он также занимал отдельное купе. Невиданная роскошь поездки совершенно пленила ее: пышный букет роз, который перед посадкой в поезд преподнес ей Липчанский, был тут же водворен в вазу и поставлен на столик. Крепкий чай в серебряных подстаканниках, приносимый по первому требованию услужливой проводницей, ничуть не напоминал тот кипяток в мятой алюминиевой кружке, который она пила, путешествуя по железной дороге в первый раз; предупредительность обслуживающего персонала в вагоне-ресторане, куда она рука об руку со своим избранником отправилась вначале обедать, а затем и ужинать; кружевные занавески на окнах вагонов, сияние мельхиоровых приборов и хрустальных фужеров… Мир, в который она робко вступала, когда вагон, мягко покачиваясь, нес ее в столицу, для кого-то был привычен и даже пошл, ей же, неискушенной и не знающей других удобств, превышающих минимальные, этот мир казался какой-то волшебной сказкой.
По приезде в столицу Аристарх Сергеевич не отвез ее к себе домой, как она предполагала, а поселил в ведомственной гостинице. В номер люкс, который она занимала, по очереди являлись то портнихи с журналами мод, то секретари и референты ее высокопоставленного жениха, желающие показать гостье столицу, передать билеты в театр или сопроводить ее на Выставку достижений народного хозяйства. С интересом и все возрастающим любопытством она осматривала архитектурные и культурные памятники и дивилась огромности Москвы. Метро показалось ей каким-то невиданным дворцом, и странно было то, что, кроме нее самой и каких-то смешных людей в полосатых, напоминающих больничные, халатах, никто не стоял на мраморных станциях, приоткрывши рот. Москвичи деловито перемещались как под землей, так и поверху, улицы буквально кишели людьми и дорогими автомобилями.
Аристарх Сергеевич навещал ее ежедневно, неизменно с цветами, и сам лично провожал то к маникюрше, которой она с робостью впервые протянула свои руки с изящными длинными пальцами, то к парикмахерше, то на многочисленные примерки. Для будущей жены Аристарха Сергеевича шился целый гардероб: платья, блузки, костюмы, пальто и плащи… В том обществе, в которое ей вскоре предстояло вступить, все – от еды и до панталон – было такого высочайшего качества, о котором она раньше даже не подозревала. И ее собственную жизнь подгоняли под это качество, меняя не только одежду, но и привычки, манеры, речь. Специально приставленная к ней женщина терпеливо обучала Арину, как правильно пользоваться ножом и вилкой, как садиться и как вставать, как проходить на свое место в театральном зале…
Новый паспорт, который она получила на руки после того, как они с Аристархом Сергеевичем тихо, почти без свидетелей расписались в одном из московских загсов, был выдан ей завитой, дежурно улыбающейся теткой с кумачовой лентой поверх монументального бюста. Кроме имеющейся фиолетовой печати о браке прямо на первой странице новенького документа, рядом с ее фотографией, каллиграфическим почерком черной тушью значилось и ее новое имя: Ариадна Казимировна. По мужу она теперь была Липчанская.
* * *Тринадцатого марта 1940 года Политбюро Коммунистической партии приняло постановление «О военной переподготовке, переаттестации работников партийных комитетов и порядке их мобилизации в РККА». Это постановление было совершенно секретным и понятным только узкому кругу посвященных лиц, в который входил и Липчанский. За год Аристарх Сергеевич прошел учебу, и ему было присвоено звание майора. Обладая развитой интуицией, новоиспеченный майор Липчанский понимал, что большая война уже не за горами. И 22 июня 1941 года не застало его врасплох. Почти все годы, пока шла эта жестокая, грязная и изматывающая силы целых народов война, он находился при штабе дивизии и демобилизовался в звании, соответствующем генеральскому.
Безжалостное время вообще щадило его: он счастливо пережил тотальные партийные чистки, и то, что он уцелел в мясорубке тридцать седьмого года, можно было назвать не иначе, как чудом. Но чудеса чудесам рознь: одни случаются по воле Провидения или же высших сил, а другие подвластны воле человека. Постоянно переходя с места на место, теряясь в огромных списках партийной номенклатуры, Липчанский не рвался вперед, предпочитая быть несколько позади тех, которые получали либо двадцать пять лет лагерей, либо десять лет без права переписки, что означало пулю в затылок в одном из глухих подвалов НКВД. Только благодаря такому полукочевому образу жизни за ним не приехала среди ночи машина с надписью «Хлеб», внутри которой не было никаких хлебобулочных изделий – только стальной пол и стальные же стены – и в которой перевозили арестованных. Однако даже такое необыкновенное везение должно было рано или поздно закончиться. Оставались буквально считаные недели, и его бы взяли, но он очень вовремя уехал из Москвы, куда вернулся совсем недавно, завершив за два года почти полный круг переездов. Его должность, связанная с ревизиями, предполагала постоянные перемещения из города в город, из области в область, и он пользовался этим преимуществом, которое ему лично вовсе не казалось сомнительным. Те из его коллег, которые предпочитали осесть, обрасти жирком, квартирами, дачами, солидным имуществом и которых держали, словно на привязи, жены, в свою очередь сами держащиеся за столичный комфорт, – почти все они сгинули, и их кости и кости их выхоленных жен поглотила ненасытная вечная мерзлота лагерей.
