Измена, или Открытый брак (СИ) - Томченко Анна

Я прошла в подъезд и суетно вызвала лифт. Выдохнула как загнанный зверек и привалилась спиной к стенке кабинки. Однозначно такие ситуации жутко бодрили.

Я открыла дверь квартиры и застыла из-за непривычного полумрака. Бросила взгляд на обувницу и поняла, что Альберта еще не было дома, а я свет точно выключала. Я сделала пару неуверенных шагов и увидела, что в кухне горел маленький свет над столом. Выдохнула, наверно забыла про него и стала раздеваться.

Через пару минут я зашла на кухню и застыла в ступоре.

Стол был накрыт на двоих. Стояло вино в ведерке уже с водой. На низких подсвечниках были свечи. Уже затушенные. Сервировка. Я прошлась глазами по залу и увидела на чайном столике коробку. Подошла и сняла крышку. В мягкой полупрозрачной бумаге лежал комплект белья и тонкий, из одних кружев, халат. Золотой браслет с цветами из камней я нашла рядом в узкой коробочке.

Сердце противно сжалось.

Альберт ждал меня к ужину.

И не дождался.

Я зачем-то зашла в главную гардеробную и не споткнулась о вещи, которые я собирала мужу на днях.

Их не было.

Как и не было его зубной щетки в ванной.

Его ноута. Его вещей.

Ничего не было в квартире его.

Я прижалась спиной к стене и почему-то сползла по ней на пол. Уткнулась лбом в колени.

Я добилась своего.

Он ушел.

Глава 36

— Люблю, — шептала я однажды сухими обветренными губами. Шептала и задыхалась чистым пламенем, которое в меня вложил Альберт. Он это сделал своими прикосновениями, когда его горячие пальцы поднимались от коленей к бёдрам и задевали то, что никто из других мужчин никогда не тронет.

— Так сильно люблю, что задыхаюсь, — продолжала шептать я в, то время как пальцы мужа, горячие словно раскалённые угли рисовали на мне узоры, больно стискивали, казалось, что кожа лопнет от таких прикосновений. Но мне было все равно. Я слишком была пьяна им. Слишком беспечна в своем желании быть рядом. И падала в ослепительный свет, в кромешную бездну, в огненное пламя, чтобы растворяться там и все равно любить его одного.

А потом вдруг оказалась сидящей на полу пустой квартиры с солеными жгучими бороздами слез на щеках.

Мне казалось уходить он будет не так. Не так совсем. А с криками, безобразно, ужасно, возможно я бы что-то разбила. Возможно он бы дернул штору, сорвав карниз. И мы бы кричали так сильно, что саднило горло и звенели стекла.

Но он просто ушел, оставив мне все.

Он даже не оставил напоминания о себе, чтобы я могла его ненавидеть.

— Ты меня разлюбишь когда нибудь… — в одну из тех ночей, когда мы были друг другу ближе чем вообще возможно, когда мы проникали друг другу под кожу, отпечатываясь изнутри словами любви, сказал мне Альберт. Он проводил своими горячими пальцами мне по лицу, задевал губы, которые я почему-то тут же облизывала, трогал беззастенчиво ресницы, чтобы я прикрыла глаза и спрятала в них остатки боли от его слов.

— Почему? — сквозь стянутое спазмом горло спрашивала я и старалась дотронуться до мужа, чтобы под закрытыми веками рисовать его силует. Щетина колючая и кончики пальцев словно обжигались. Губа горячие, с трещинками. Кожа чуточку грубая и обветренная.

— Потому что не существует абсолютной любви… — признался Альберт, проводя пальцами мне по щеке и спускаясь как кистью ниже, обрисовывая ключицу и впадая в ложбинку между ними, дотрагиваясь воспаленной поцелуями кожи сосков.

— Но у нас она точно есть… — через выдох и сладкое тягучее томление заметила я, а Альберт тогда ничего не ответил.

Потому что уже тогда он разлюбил меня.

А я просто этого не поняла.

У меня осталась выжженная душа, пепел цветов любви, которые были пропечатаны на моем теле им. У меня осталось так немного. Затушенные свечи и не открытое вино в бутылке.

Я повалилась на бок и стиснув зубы запретила себе плакать, поэтому меня простреливали короткие спазмы. Грудь поднималась и опускалась будто бы я очень сильно хотела орать от боли, но сдерживалась.

Альберт не знал одного. Невидимая нить связавшая наши сердца, приковавшая мое сердце к его, она не рвалась. Она растягивалась на километры и звенела от напряжения.

И сейчас я должна была ее разрубить, чтобы не было так больно. Так отчаянно больно учиться жить заново.

Без него.

Ближе к утру я заметила ледяную изморозь на окнах. Впервые как жили в этой квартире, почти в конце февраля, на стёклах появилась тонкая паутинка, и я зачем-то прислонившись лбом к стеклу дышала, старалась своим дыханием отогреть замершее время.

Он просто ушел, не сказав ни слова.

Закрыл нашу жизнь словно не было всех этих лет брака.

И рука постоянно тянулась к мобильному, чтобы позвонить и сказать какая же Альберт сволочь ледяная, что посмел вот так исчезнуть. Просто поставил перед фактом, наплевав на то, что в такой войне не бывает победителей и побежденных.

Мы оба проиграли.

Меня душил страх. Я не понимала, что скажу родителям, как будет идти бракоразводный процесс, а самое главное, что станет с Максимом.

Как я объясню сыну, что папа больше с нами не живет? Вот этот запоздалый стыд перед сыном и сделал меня беспомощной.

И даже спустя несколько дней тишины, десяток съеденных таблеток успокоительного, нескольких ночей без сна, я так и не поняла, что сказать сыну. Но я вечером воскресенья оделась в спортивный костюм, вызвала такси и набрала адрес аэропорта. Родители и Макс возвращались из отпуска. И меня трясло так сильно, что руки не могли удержать мобильный. Я постоянно роняла его на сиденье. Губы были все искусаны, а глаза воспалены.

Я слишком много плакала по предателю. Я слишком затянула похороны собственного брака. Я слишком…

Слишком сильно его любила, чтобы в одночасье, по щелчку пальцев, смириться с потерей и болью расставания.

До аэропорта оставалось буквально двадцать минут, и мои нервы натянулись до предела. Я туго сглатывала слюни и постоянно шмыгала носом. Когда такси въехало на парковку, я поняла насколько мое сердце сильно стучало по рёбрам. Его стук был словно эхо.

На негнущихся ногах я зашла в зону ожидания и пройдя пара раз взад-вперед, обессилено упала на кресло. Пальцы тряслись и были влажными. Липкими. Противными.

Я вытащила из сумки салфетки и стала вытирать руки.

Салфетку я выронила от звонкого детского родного голоса.

— Мама!

Максим бежал ко мне переодически оглядываясь на бабушку с дедушкой. Я встала с кресла и пошла навстречу сыну. Перед глазами все плыло, в голове звенели слова оправдания.

— Мамочка, мама! — крикнул Макс, когда добежал до меня и прыгнул ко мне, присевшей на корточки, в руки. Следом его догнали уже родители, и мама, поцеловав меня в макушку, стала что-то рассказывать про отпуск. Но я слышала только сына. — Мама, я так скучал. Я так скучал!

— Ой да ладно тебе, — пожурил его мой папа, и я вытерла слезы с уголков глаз.

— Мама ты самая лучшая, я так хотел увидеть тебя. Мама! — Макс снова обхватил меня за шею и потом отпрянув, спросил: — А где папа?

Глава 37

Слова как острые клинки влетели в сердце, и я только приоткрыла рот, на в силах сказать какую-нибудь ложь. Меня словно всю через мясорубку проспутили. В голове заметались варианты лжи, но все это оказалось запоздалым, потому что из-за спины прогремел голос мужа:

— А кто это самый страшный разбойник, а?

Макс взвизгнул, оглушив меня, и дернулся в сторону. Я медленно обернулась и увидела Альберта тоже в спортивном костюме и так же сидящего на корточках. Муж стиснул в объятиях сына и посмотрел на меня тяжёлым потемневшим взглядом.

— А что это ты позже всех? — усмехнулся папа, подходя к мужу и протягивая руку для рукопожатия.

— Парковка чокнутая. Три раза выплевывала карты. Ладно Леру высадил, а сам после поехал искать место, а то бы ждали нас двоих, — усмехнулся Альберт, взяв Макса на руки и протянув ладонь для рукопожатия моему отцу. А я так и застыла с приоткрытым ртом. Он что приехал только, чтобы родители и сын ничего не знали? Но они все равно узнают, когда начнется бракоразводный процесс. Они все узнают, когда Альберт не будет появляться дома, поэтому я не понимала, что муж преследовал, но сделала лицо кирпичом, изо всех сил подыгрывала.