Дж. Редмирски - По дороге к любви
Ну надо же, помнит название города, где я живу.
Эйдан дружелюбно кивает ей, не переставая работать челюстями.
— А она у тебя, братан, красотка, — шепчет сзади на ухо Эшер.
Поворачиваюсь и одними глазами приказываю ему заткнуться.
Отец едва заметно шевелится, Эшер сразу подходит к кровати и в шутку делает вид, что бьет его кулаком по носу.
— Просыпайся. Мы принесли бургеров.
Эйдан поднимает свой бургер, будто отец может его увидеть.
— Вкусные — обалдеть. Вставай, а то не достанется.
Отец не шевелится. Выдрессировал всех нас троих. Нам и в голову не приходит, что сейчас полагается с постными лицами выстроиться вокруг его кровати и молча смотреть, как он умирает. Когда это случится, Эйдан с Эшером, скорей всего, закажут здоровенную пиццу, купят ящик пива и будут гулять до утра, вспоминая, каким он был.
Только без меня.
И вообще, чем дольше я здесь сижу, тем больше шансов, что он умрет до моего отъезда.
Еще несколько минут болтаю с братьями и с Мишель, потом подхожу к Кэмрин:
— Ну как, готова?
Она берет меня за руку и встает.
— Уже уходите? — спрашивает Эйдан.
Не успеваю раскрыть рот, за меня отвечает Кэмрин:
— Он еще вернется, мы только сходим перекусить.
Она пытается замять конфликт еще до того, как он возникнет. Смотрит на меня, и я, подыгрывая ей, поворачиваюсь к Эшеру:
— Если что изменится, сразу звони.
Он кивает, но не говорит ни слова.
— Пока, Эндрю, — говорит Мишель, — рада была повидаться.
— И я тоже.
Эшер выходит с нами в коридор.
— Ты ведь не вернешься? — спрашивает.
Кэмрин проходит немного дальше, давая нам возможность поговорить наедине.
Отрицательно качаю головой:
— Извини, Эш, я этого просто не выдержу. Ей-богу, не могу.
— Понимаю, братишка. Папа на тебя не обидится, сам знаешь. Сказал бы, иди, мол, лучше погуляй с девушкой или выпей, что ли, нечего болтаться тут возле моей кровати.
Как ни странно, но он говорит правду.
А Эшер, закончив свой монолог, бросает взгляд в сторону Кэмрин, стоящей к нам спиной.
— Так, говоришь, просто друзья? А не врешь? — шепчет он с блудливой ухмылкой.
— Представь, всего лишь друзья, и заткнись, скотина.
Смеется и хлопает меня по плечу:
— Ладно-ладно… Позвоню, когда понадобишься, договорились?
Я киваю.
«Когда понадобишься» — значит, когда папа умрет.
Эшер машет рукой Кэмрин:
— Приятно было познакомиться!
Она улыбается, и он снова исчезает в палате.
— Я думаю, ты должен остаться здесь. Слышишь, Эндрю?
Быстро иду по коридору, она не отстает. Сую руки в карманы. Всегда так делаю, когда нервничаю.
— Наверное, думаешь, что я чертов эгоист, бросил всех и ушел, но ты ничего не понимаешь.
— Ну так объясни, — говорит Кэмрин, беря меня на ходу под руку. — Я не считаю тебя эгоистом, просто думаю, что ты не знаешь, что делать со своей болью. Для тебя это что-то новое.
Она заглядывает мне в лицо, пытается поймать мой взгляд, но я не могу смотреть на нее. Просто хочу поскорей убраться из этого могильника из красного кирпича.
Доходим до лифта, и Кэмрин умолкает. В кабину с нами заходят еще двое, но как только лифт опускается вниз и серебристая дверь открывается, она продолжает:
— Эндрю, остановись. Пожалуйста!
Я останавливаюсь, и она поворачивает меня к себе. Смотрит на меня снизу вверх таким измученным взглядом, что у меня сжимается сердце. И на плече у нее лежит длинная белая коса.
— Поговори со мной, — просит она уже мягче. — Поговоришь, и легче станет. Что тебе, трудно, что ли?
— А тебе что, трудно сказать, почему ты едешь именно в Техас?
Она морщится, словно ее кто-то ужалил.
КЭМРИН
Глава 13
Слова его секунд на пять лишают меня дара речи. Я отпускаю его руку:
— Мне кажется, у тебя ситуация сейчас гораздо серьезней, чем у меня.
— Да что ты? А твои разъезды по всей стране в одиночку на автобусе? Без цели, просто так, куда глаза глядят, это, по-твоему, не серьезно, когда ты каждую минуту рискуешь вляпаться черт-те во что.
Похоже, он не на шутку разозлился. Но я понимаю, что причина этой злости вовсе не во мне — там, наверху, умирает его отец, и Эндрю просто не знает, что делать. С детства ему внушали, что настоящий мужчина никогда и ни перед кем не должен обнажать душу, и мне его ужасно жаль.
Меня воспитывали иначе, но сейчас я тоже не могу выставлять свои чувства напоказ, горе словно выстудило их.
— Ты вообще можешь заплакать? — спрашиваю я. — По какому-нибудь поводу? Ты когда-нибудь в жизни плакал?
Смотрит на меня насмешливо:
— Конечно. Все плачут, даже такие крутые мачо, как я.
— Например?
Он долго не задумывается.
— Мм… Кино однажды смотрел и плакал… — Вдруг смущается и, кажется, жалеет, что признался в этом.
— Какое кино?
Не смотрит в глаза. Чувствую, что напряжение между нами понемногу слабеет.
— Да какая разница? — говорит он.
Я улыбаюсь и делаю шаг к нему:
— Да ладно тебе, скажи… Ты что, думаешь, я стану смеяться или назову тебя хлюпиком?
На смущенном лице его проступает слабая улыбка.
— «Дневник памяти» [9], — бормочет он так тихо, что до меня даже не сразу доходит.
— Какой-какой? «Дневник памяти»?
— Да! Плакал, когда смотрел «Дневник памяти»! Довольна?
Поворачивается ко мне спиной, и я прилагаю страшные усилия, чтобы не рассмеяться. Вдруг он снова разворачивается ко мне, хватает поперек, перекидывает через плечо (я, натурально, визжу) и вот так выносит из здания больницы.
Хохочу как сумасшедшая, до слез. Слезы текут из глаз ручьями, странные слезы, совсем не такие, которые я никак не могла остановить, когда погиб Иэн.
— Отпусти сейчас же! — ору и молочу его кулаками по спине.
— Ты обещала не смеяться!
Услышав это, смеюсь еще громче. Гогочу во все горло, издаю дикие вопли — такого раньше я за собой не замечала.
— Ну пожалуйста, Эндрю! Отпусти!
Впиваюсь пальцами ему в спину сквозь ткань рубашки.
Наконец ноги мои касаются тротуара. Гляжу на него и усилием воли подавляю смех, потому что хочу услышать, что он скажет. Нельзя вот так позволить ему уйти от отца.
Открываю рот, но он опережает меня:
— Мне нельзя плакать, я же тебе говорил, ни по отцу, ни по кому другому.
Я осторожно касаюсь его руки:
— Ладно, не плачь, но хотя бы не уходи, побудь с ним.
— Нет, Кэмрин, я там не останусь. — Он заглядывает мне в глаза, и я вижу, что он меня не послушает, будет стоять на своем, что бы я там ни говорила. — Спасибо, конечно, за помощь, я понимаю, ты хочешь как лучше, но тут я с тобой не соглашусь. — (Я неохотно киваю.) — Может, потом, в дороге, если ты, конечно, не против, мы расскажем друг другу то, о чем обычно не хотим рассказывать, — говорит он, и сердце мое почему-то живо откликается на его голос, я даже чувствую, как оно трепещет в груди.
