Розамунд Пилчер - Фиеста в Кала Фуэрте
Иные ее культурные интересы Родни тоже не одобрял. Селина обожала театр, но не могла заставить себя четыре часа кряду слушать диалог двух обитателей мусорного ящика. И балет она очень любила, но предпочитала балерин, танцующих в пачках под музыку Чайковского; ее музыкальные пристрастия не распространялись на скрипичные концерты, во время которых от скуки сводило челюсти.
— Да, — сказал Родни. — Она произвела на меня такое впечатление, что я решил купить еще один экземпляр для тебя.
— Очень мило с твоей стороны. — Селина взвесила на руке пакет. — А про что тут?
— Про испанский островок в Средиземном море.
— Да, должно быть, интересно.
— Вероятно, это автобиография. Автор поселился на острове шесть или семь лет назад. Переоборудовал дом, подружился с местными жителями. Его наблюдения, касающиеся тамошнего образа жизни, просто меня поразили — он необыкновенно здраво и умно рассуждает. Тебе тоже понравится, я уверен.
— Безусловно, — сказала Селина и положила пакет на диванчик рядом с собой. — Большое спасибо, Родни.
Пообедав, они попрощались на улице — Родни в своей низко надвинутой на лоб шляпе и Селина с развевающимися волосами и книгой в руке.
— Что ты собираешься делать? — спросил Родни.
— Не знаю.
— Почему бы тебе не пройтись по Вулленду и не поискать занавески? Если что-нибудь тебе приглянется, мы завтра по дороге на квартиру за ними заедем.
— Хорошо. — Это он, в самом деле, неплохо придумал. — Замечательная идея.
Родни ободряюще улыбнулся Селине. Она ответила ему улыбкой.
— Ну что ж, пока, — сказал Родни. Целовать ее на улице он не стал.
— До свидания, Родни. Спасибо за ланч. — И, спохватившись, добавила: — И за подарок.
Родни небрежно махнул рукой, желая показать, что ни ланч, ни подарок не стоят благодарности. Затем, улыбнувшись на прощанье, повернулся и пошел прочь, опираясь на зонт, как на трость, и ловко лавируя в толпе. Селина — без особой, правда, надежды — немного подождала, не обернется ли он, чтобы ей помахать, но Родни не обернулся.
Оставшись одна, Селина вздохнула. День выдался на редкость теплый. Ветер разогнал облака, и сама мысль о том, что придется торчать в душном магазине, выбирая занавески для гостиной, была невыносимой. Селина бесцельно побрела вниз по Пикадилли, с риском для жизни перешла мостовую и свернула в парк. Деревья стояли в легком светло-зеленом наряде, пожухшая за зиму травка тоже начинала зеленеть. От нее исходил такой упоительный свежий запах, что Селине почудилось, будто она идет по летнему лугу. Там и сям расстилались ковры желтых и фиолетовых крокусов; под деревьями были расставлены стулья — по два под каждым.
Селина села на один из таких стульев, откинулась на спинку и, вытянув ноги, подставила лицо теплым лучам. Вскоре кожу на лице стало пощипывать от солнца. Селина выпрямилась, сняла жакет, закатала рукава джемпера и подумала: «В Вулленд я успею и завтра утром».
По дорожке на трехколесном велосипеде проехала девочка лет пяти; за ней шел отец с маленькой собачонкой. На девочке были красные колготки и синее платьице, волосы перевязаны черной ленточкой. Отец, еще довольно молодой человек, был в рубашке с отложным воротничком и твидовом пиджаке. Когда девочка слезла с велосипеда и побежала на газон, чтобы понюхать крокусы, он не стал ее останавливать и, придерживая велосипед, наблюдал, как дочка наклоняется над цветами, демонстрируя прелестную попку, обтянутую красными колготками. Девочка сказала:
— Они не пахнут.
— Я тебе говорил, — сказал отец.
— Почему?
— Понятия не имею.
— Я думала, все цветы пахнут.
— Не все, но большинство. Пойдем.
— Можно, я сорву цветочек?
— Нет.
— Почему?
— Садовник рассердится.
— Почему?
— Такие здесь правила.
— Почему?
— Потому что другим тоже приятно на них смотреть. Пошли.
Девочка вернулась, села на велосипед и закрутила педалями; отец последовал за ней.
Селина наблюдала за этой сценой с восхищением и легкой завистью. Всю жизнь она приглядывалась к тому, как живут, и прислушивалась, о чем говорят незнакомые люди — чужие дети, чужие родители, — и пыталась себе представить, как устроена их жизнь, какие у них взаимоотношения в семье. Когда в детстве няня, Агнесса, водила ее на прогулки в парк, Селина застенчиво следила за играми других детей, надеясь, что вот-вот они ее позовут, но сама подойти не решалась. Звали ее не слишком часто. Она всегда была чересчур опрятно одета, да и Агнесса, с вязаньем сидящая неподалеку на скамейке, выглядела чересчур сурово. Если няне казалось, что Селина играет с детьми из категории тех, кого старая миссис Брюс называла «неподходящими», она подбирала свой клубок, втыкала в него спицы и заявляла, что пора возвращаться в Куинс Гейт.
А там было царство женщин — маленький женский мирок, управляемый миссис Брюс. Агнесса, которая раньше была ее горничной, миссис Гопкинс, кухарка, и Селина были покорными подданными, а мужчины — за исключением мистера Артурстоуна, бабушкиного адвоката, или в последние годы часто его заменявшего Родни Экленда — в дом почти не допускались. Стоило какому-нибудь мужчине прийти, чтобы прочистить трубу, покрасить стены или снять показания счетчика, Селина немедленно оказывалась рядом и засыпала его вопросами. Женат ли он? Есть ли у него дети? Как их зовут? Где они проводят каникулы? В таких случаях Агнесса — что ей было совсем не свойственно — ужасно сердилась.
— Что скажет бабушка, если услышит, как ты мешаешь человеку работать?
— Я не мешаю. — Иногда Селина становилась очень упрямой.
— О чем ты можешь с ним разговаривать?
На этот вопрос Селина не находила ответа: ей непонятно было, что тут плохого. И об отце ее в доме не говорили — его имя вообще никогда не упоминалось. Селина даже не знала, как его звали, — миссис Брюс была матерью ее матери, и Селина носила бабушкину фамилию.
Однажды, чем-то рассерженная, она взбунтовалась и без обиняков заявила:
— Я хочу знать, где мой отец. Почему у меня нет папы? У всех есть.
Ей мягко, но холодно объяснили, что отец умер.
Селину регулярно водили в воскресную школу.
— Значит, он в раю?
Миссис Брюс резко дернула запутавшуюся нитку на своем рукоделии. Даже мысль о том, что Этот Человек общается с ангелами, казалась ей кощунственной, но нормы христианской морали запрещали разочаровывать детей.
— Да, — сказала она.
— А что с ним случилось?
— Его убили на войне.
— Убили? Как? (Селина не могла себе представить ничего более ужасного, чем смерть под колесами автобуса.)
