Людмила Бояджиева - "Рим, конечно Рим" или "Итальянское танго"
Кристина поднялась и решительно направилась к дверям.
— Простите, что испортила вам вечер. Мне пора ехать.
— Ты в госпиталь? Постой, я провожу тебя. — Бросился за девушкой Джено.
— Не надо. Мне не место у его постели. Я просто хочу побыть одна.
— Дорогая, останься! — Ненси пыталась удержать Кристи. — К тебе сейчас нагрянут репортеры. Может, лучше побыть у нас? — Она вопросительно заглянула в потемневшие глаза Кристины, но не увидела в них ничего, кроме отрешенности.
— Не беспокойтесь. Не следите за мной. Как доберусь домой, сразу позвоню. Вы поняли? — Кристина посмотрела в тревожное лицо Джено и твердо повторила, — Позвоню.
…Она не позвонила. А направившийся, несмотря на запрет, вслед за «фиатом» Эудженио, потерял машину Кристины из вида. Шоссе, танцуя и распевая песни, переходила костюмированная толпа. Проводив взглядом габаритные огни автомобиля, Джено понял окончательно то, что уже и так было ясно: девушка не поехала в свой отель. Выжимая предельно допустимую скорость, рискованно лавируя между машинами, она неслась прочь, покидая празднично светящийся Рим.
Часть первая
ПРИНЦЕССА НА ОБОЧИНЕ
Почему всегда, получая пинки от жизни, Кристина вспоминала тот случай? Ведь были уже в её биографии моменты и пострашнее, раны поглубже… Но нет, — подстегивая оборонительный пыл, едкую злость, заставляющую выпустить коготки, она мысленно возвращалась в тихий, ароматный майский вечер. В пригород Москвы, где вот уже сорок лет стоял себе на девяти сотках деревянный дом бабушки.
Впереди три праздничных дня, один из которых, — «со слезами на глазах», — 9 мая. Прозрачные сумерки, кажется, застыли в фазе «белой ночи». В домах не зажигают огней и лишь яркой лентой уходит к окутанной светящийся дымкой Москве веренице столбов, украшенных красными лампочками.
У калиток выходящих к шоссе домов ещё стоят табуретки и ящики с выставленными на продажу пучками малиновой редиски, лучка и петрушки, а также банки с тюльпанами и нарциссами, очень в эти дни популярными. Кристина, названная так в результате старинной любви-зависти матери к Алле Пугачевой, сидит на скамейке у забора, провожая взглядом поток уносящихся за город машин. Кроме общепринятого в их округе садового ассортимента на табуретке Кристины стоят букетики гиацинтов, обернутые в хрустящий целлофан. Анастасия Сергеевна очень гордится своими цветами, всего-то двадцать луковиц, а возни с ними не оберешься — уж очень капризное растение этот гиацинт. Говорят, где-то на Средиземноморье они растут сами, покрывая полями прибрежные склоны. А у нас — выхаживай как маленького ребенка. Зато как поднимутся высокие стрелки в лиловых, сиреневых и белых колокольчиках таких нежных, ароматных, — на сердце благодать. На ящик, как на витрину выставляешь — всем на зависть.
Кристине вся эта продажа ни к чему. Ей нравится смотреть, как протекает мимо чужая красивая жизнь — поток иномарок с оранжево-красным сиянием габаритных огней и настроением наглой нетерпимости к отечественным развалюхам. Еще бы! Хозяева жизни торопятся в свои коттеджные городки, охраняемые заборами и матерой спецобслугой. Кристина знала, что скрывается под черепичными крышами новеньких затейливых домов типа иностранных шале или русских теремков. Там, в обстановке сумасшедшей роскоши, сказочного комфорта и барской вседозволенности протекает та самая жизнь, о которой без конца талдычит реклама и с завистливым шипением сплетничают журналисты. Среди офигенных ванн-джакузи с золотым напылением, каминов и колонн из первосортного мрамора, в зимних садах с пальмами и фантастическими орхидеями, под звуки высококлассного музыкального центра сонно бродят, накинув на обнаженные плечи соболиный мех, длинноногие девочки. Они томно возлежат на гигантских кроватях от Карло Фортини, заказывая по радиотелефону пятизвездочный номер в Париже или Монте-Карло, нехотя проглатывают землянику со сливками, ублажая время от времени своих богатеньких и чрезвычайно щедрых патронов. Тех, которых катят сейчас в душистые сосновые леса умопомрачительные автомобили.
Волнующе — греховная и великолепно-беззаботная жизнь — сладкая, благоухающая, шальная — пролетает мимо, обдавая бревенчатые домики клубами пыли и выхлопных газов.
— Тина, неси в дом, что осталось, уже темно, — крикнула с крыльца бабушка, упорно называвшая внучку этим противным, но по её убеждению старорусским, именем. Уж чересчур изысканно-иностранно звучало для «училкиной дочки» имя Кристина. Все-таки не чета Пугачевой Алла Владимировна Ларина, хоть и тезка и кончала иняз, а во французскую школу пошла преподавать только потому, чтобы дочь под присмотром держать.
И приклеилось это гадкое Тина — и в школе, и в институте. Знавшая два языка чуть не с пеленок вполне прилично, Кристина поступила в вуз не без протекции. Помогли старые инязовские связи матери, вот только учиться совсем не хотелось. Хоть и вечерний факультет, хоть и отбарабанила уже четыре года, а все мечтала Кристина улизнуть от старомодной интеллигентской привязанности к высшему образованию и необходимости доставать справки о работе. Периодически она, конечно, куда-то под напором близких устраивалась — то в библиотеку, то в ЖЭК, то даже на фирму какую-то ковролин пылесосить. Карнавал и только! Чтобы потом детям рассказывать, какие трудные были у их необыкновенной маман «университеты».
Кристина не сомневалась, что создана для иной — изысканной, привилегированной жизни, для удовольствия и радостей, которые дают богатство и власть. Вот только уже двадцать два стукнуло, а даром что «ноги от ушей», глазища с блюдце, два европейских языка, манеры и бездна вкуса а томится все это богатство невостребованным. На мелочи Кристина размениваться не хотела, все ждала, что подадут к её подъезду запряженную шестеркой карету, т. е. шестисотый мерседес. Так ехидничала её школьная подружка Надя, избравшая в отличие от пустых сказочек Тины путь активной борьбы за свое женское счастье.
— Ты, Тинка, на самом-то деле трусиха, да к тому же чопорная, как старая дева. Только на словах — оторва, а на деле — жертва морального кодекса строителя коммунизма и домостроевских нравов бабуси… Вот и торчи на её огороде, как пугало в своем китайском «адидасе» и пускай слюнки на тех, кто катит мимо в сплошном Версачи и с водилой за рулем. О таких вот растяпах потом и охают: человек трудной судьбы!
Права была Надька — разошлись после школы их пути-дорожки. Только прошлой зимой столкнулись во дворе — Надька в лохматой шубе до пят из автомобиля выскакивает, а Тина в своем линялом пуховике после уборки офиса с кислейшей физиономией от автобусной остановки шагает. Пожалела подругу Надин и однажды прихватила с собой «в гости» на дачу, перед самым Новым годом. Только гостей Кристина так и не увидела — прошлась с пылесосом по трем этажам «шале», да ещё на кухне поварихе помогала провизию разбирать. Часов в восемь вечера сунула ей Надька зеленую стодолларовую бумажку и как-то невзначай заметила: «- Шофер в Москву возвращается, обещал тебя домой подбросить». На том приключения Кристины и закончились, оставив неизгладимый след в исстрадавшейся по комфорту и роскоши душе. Снова она мечтала у шоссе, зная теперь точно, в какую сторону смотреть — на Юг, вслед убегающему чужому празднику.
