Эллен Фьестад - Вместе мы удержим небо
Гард и Лука лежат в свете одинокого уличного фонаря, как на сцене в лучах прожектора. Пропитавшийся дождем ноябрьский асфальт служит им подмостками. Девушка и парень замерли в объятии. Его светлые волосы кажутся еще ярче на фоне ее темных волос; они тесно-тесно прижались друг к другу, прямо посреди улицы, и сейчас уже не раннее утро, не без двух минут пять часов: то было в другом пространстве, в другом времени и для других людей. Они же сами очутились в нулевой точке. Не обгонять ему больше трейлеры. Наступает новая эра, и она начинается сейчас. Для них обоих.
Последнее, о чем успевает подумать Гард, прежде чем у него темнеет в глазах, что кровь, стекающая по щеке Луки, имеет сладковатый привкус железа. Такой же привкус бывает, когда слизываешь иней с обледенелой кованой решетки в середине января.
Да ведь так и есть. От этого привкуса не отделаешься, не содрав кожу.
4
Лука лежит на кушетке в приемном покое.
Кто-то набросил на нее шерстяное одеяло, но она все равно мерзнет. Пахнет холодным спиртом и слежавшимися клеенками. Она смотрит на маленькие дырочки в плитках, которыми выложен потолок. Пытается вспомнить ход событий. Она что, шла в школу? Ее кто-то остановил? Из черной ночи ее выдернули два синих глаза и швырнули на асфальт.
Входит женщина, это врач. Она листает какие-то бумаги, потом смотрит на Луку, насупив брови. Кивает каким-то своим мыслям. Возле покрытого сталью стола в углу помещения стоит санитар, он месит руками что-то, похожее на гипсовую массу. Санитар насвистывает какую-то мелодию, повторяя ее снова и снова. В водопроводных трубах, проходящих под потолком, шумит вода; за дверью слышны голоса.
— Пять недель. Через пять недель посмотрим, как будет работать твоя рука.
Врач записывает что-то себе в блокнот.
— А как же картины? — спрашивает Лука, не сводя глаз с потолка. — Мне ведь можно писать картины, правда?
— Нет. Писать картины тебе нельзя. Если будешь шевелить рукой, кость может срастись неправильно. Ты рискуешь утратить тонкую моторику. Но вообще-то тебе повезло. Далеко не все аварии с участием мотоциклов заканчиваются так благополучно. Просто наложим гипс, и все будет хорошо.
Врач склоняется над Лукой и светит ей в глаза маленьким фонариком.
— Слава богу, с головой у тебя все в порядке.
Лука мысленно разглядывает свои картины.
Думает о долгих часах, проведенных ею в мастерской. Ведь ее картины еще не закончены. А они должны быть готовы через семь дней.
Лука поворачивает голову. Одноразовая бумажная простынка, на которой она лежит, поскрипывает. Жужжит световая трубка под потолком. На стуле у стены сидит тот самый мотоциклист, тело наклонено вперед, голова покоится на руках. Он глубоко втягивает воздух. Задерживает дыхание. Тяжко выдыхает. Лука смотрит на него. Взъерошенные светлые волосы падают ему на лицо. Длинные ноги в джинсах. Трикотажная кофта с капюшоном.
— Эй! — шепчет Лука.
Он вздрагивает, поднимает глаза на Луку и смотрит на нее сквозь челку.
— Что?
— Это я не смотрела, куда иду.
Он ничего не отвечает.
— Нельзя же так вдруг выскакивать на дорогу. Особенно если слушаешь музыку. И вообще, ничего такого страшного, подумаешь, не шевелить рукой. Врачи чего только не наговорят.
— Да, например, что у тебя все в порядке с головой.
Она не может сдержать улыбку.
— Все будет хорошо. Я и не в таких переделках бывала. Меня зовут Лука. А тебя?
— Гард.
Он заглядывает синими глазами прямо ей в глаза.
— Гард Грозный.
Они умолкают. Лука не знает, что сказать. Это она-то, которая обычно не лезет за словом в карман.
— Тебя на самом деле зовут Лука?
— Луиза Катрина. Ужас. Кто выговорит такое длиннющее имя. Не знаю уж, с чего им в голову втемяшилось такое. Меня только Лукой всегда и называют.
— Мне нравится.
— Серьезно? Спасибо.
Когда они выходят из травмпункта, уже начинает светать. От реки, вздыбившейся белой пеной, веет холодом. Лука мерзнет. Скоро декабрь.
— Сюда, сюда, — говорит Гард.
— Это куда это сюда? — смотрит на него Лука.
— Ко мне домой. Ты не должна сейчас оставаться одна.
Лука чувствует, как рядом с Гардом в ее тело возвращается тепло. Довольно долго оба молчат.
— А ты что, художница? — в конце концов спрашивает Гард. — Ты вроде говорила что-то про живопись?
— М-м, да нет... Не художница.
Гард смотрит на нее. Утренний ветер треплет локоны на затылке у Луки.
— Я еще учусь. У нас скоро будет выставка.
Она демонстрирует несколько движений кистью, которую она будто бы держит в загипсованной руке. Гард хлопает себя по лбу.
— А, черт. Так ты... — Он смотрит на руку Луки. - Левша? Я надеюсь, твои картины уже готовы?
Лука отводит взгляд. Гард закрывает глаза рукой и стонет.
— Ты же не виноват, — говорит Лука. — А я все равно уже несколько недель никак не могу ничего написать. Зато теперь я могу стать, знасипо, таким живописцем, который рисует, держа кисть губами или пальцами ноги. Глядишь, тогда, может быть, мне удастся хоть что-то продать.
— Чего-чего?
— Да нет, ничего.
Лука молча проклинает себя. Опять повисает тишина. Ей этого не вынести. Этой тишины. Слова рвутся из нее, она сама не знает, что собирается сказать, просто нужно сказать хоть что-нибудь, что угодно.
— Ну, знаешь, на Рождество часто присылают такие открытки. Которые нарисованы пальцами ног. Я сама такие отправляю своей тете.
Гард смотрит на нее.
— Все сразу?
Лука пожимает плечами.
— Так ты левша или нет? — спрашивает Гард.
— Угу.
— Вот же черт. Если бы я только мог сделать для тебя что-нибудь.
Он пинает ногой валяющийся на земле камень, тот еще долго скользит по заледеневшему тротуару.
— Вообще-то мне действительно нужна помощь для одного дела. Приезжает моя мама. С ночевкой. Мне нужен матрас. И, похоже, мне одной не дотащить его до дому.
Раздается звонок мобильника; это звонит телефон Гарда, Гард замедляет шаг. У Луки мерзнет бок, рядом с которым больше не идет Гард. Тот бормочет что-то в телефон, что именно — ей не слышно. Прячет телефон в карман. Тремя широкими шагами он нагоняет Луку и снова оказывается рядом с ней.
— Сорри.
Вид у него отсутствующий, они молча идут рядом друг с другом. Тепло, которое Лука до этого ощущала, так и не возвращается. Мимо них проезжает «скорая помощь». Мигалка выключена, сирена молчит. Нет ничего тише, чем «скорая помощь» с выключенной сиреной.
5
