Елена Лобанова - По обе стороны любви
затем учительница В Расцвете Лет — Опытная, Решительная и Элегантная;
и наконец, учительница Пожилая, одетая строго и солидно, Исключительно Опытная и Все Еще Активная.
Мужья математичек гордятся женами и втайне побаиваются их аналитического ума, дети учатся на «хорошо» и «отлично» и вовремя возвращаются домой, свекрови проживают отдельно.
Зато совершенно в другом измерении протекает жизнь англичанок и француженок. Испокон веков поддаваясь тлетворному влиянию Запада, эти особы, однако, до поры до времени искусно скрывали элементы буржуазности. И лишь в последние годы, отбросив всякую скромность, они облачились в джинсы и невиданной расцветки свитеры, обзавелись журналом «Космополитен» и принялись цинично обсуждать на уроках стоимость образования за рубежом и перспективы брака с гражданами США, Канады и Японии. Мужья как-то слиняли на их блестящем фоне, свекрови не подавали о себе вестей, зато дети без видимых усилий поступали в престижные вузы. Завистливая же общественная молва повадилась приписывать им интеллектуальный шпионаж, валютное репетиторство, связь с мафией и склонность к алкоголизму.
Но пожалуй, наиболее колоритную группу являют собой учителя русского языка и литературы.
Собственно говоря, они являют собой две совершенно разные группы.
Представители первой, русоведы по убеждению, твердо полагают своей задачей обучение детей грамотному письму. Ученики их обычно назубок знают чередование гласных и спряжение глаголов, бойко составляют предложения типа «Смелый мальчик весело шел в школу» и регулярно выполняют работу над регулярно же повторяющимися ошибками. Зато на уроках литературы они большей частью тоскуют; вызванные же отвечать, траурным шагом приближаются к учительскому столу и траурным голосом рапортуют: «Вчера дежурил у дедушки в больнице… Не успел дочитать…» Однако под конец четверти мужественно одолевают-таки несколько страниц бестселлера «Все произведения школьной программы в кратком изложении».
Воспитанники же убежденных литераторов вплоть до одиннадцатого класса не отличают прилагательных от причастий, а из всей орфографии помнят только, что «уж замуж невтерпеж». Зато читают они не менее тридцати процентов объема программных произведений и обожают пересказывать любимые эпизоды, с жаром комментируя: «Наконец Муму выросла и оказалась девушкой!» или «Онегин оценил не внешность, а внутренность Татьяны».
Не менее, чем методика преподавания, различаются быт и нравы учителей-словесников.
Имеются среди них фигуры подлинно титанического масштаба, даже с соседями по даче говорящие языком Державина.
Встречаются также кроткие мученицы, в первые же полгода лишившиеся голосовых связок и вынужденные бессловесно сносить выходки учеников, причуды администрации и произвол домашних.
Есть, наконец, и жертвы художественной силы слова, обнаруживающие явные признаки раздвоения личности между собой и любимыми героями.
Вероника принадлежала, несомненно, к последнему типу.
Изучая очередной классический роман, она вживалась в образы персонажей настолько добросовестно, что начинала ощущать их проблемы и черты характера как свои собственные. Однако черты эти бывали обычно, увы, не из лучших. Становилось очевидно, например, что она небыстра умом и наивно-привязчива, как лермонтовский Максим Максимыч, временами обуреваема нелепыми философскими теориями, подобно Родиону Раскольникову, а кроме того, ленива и безвольна в точности как Илья Ильич Обломов.
Сейчас, приближаясь к дому в густых сумерках, она ощущала себя скорее Николаем Ростовым, возвращающимся домой после ужасающего проигрыша Долохову — с той разницей, что проиграла она не деньги, а время и внимание, по праву принадлежащие ее семье. Как отнесутся к вопиющему проступку домашние?! Возможно ли надеяться на прощение, в особенности в такой час, когда полагается убирать со стола после уютного семейного ужина?..
Впрочем, из домашних дома только дети. У мужа в цеху не было электричества, так что теперь работают по две смены… Ну хоть в одном ей повезло!
Дом Вероники, представлявший собой, собственно, половину обветшалого купеческого особнячка, имел два входа. Тот, который вел в Вероникину квартиру, считался когда-то «черным» и располагался с торца здания, в подворотне.
Она неслышно поднялась по ступенькам крохотного крылечка и коротко постучала.
Никакого ответа не последовало.
Вздохнув, она постучала еще раз, погромче. В окнах горел свет, но ничего похожего на звук шагов не доносилось из-за двери.
В этот момент с улицы в подворотню нырнул неопрятный тип — похоже, бомж — и, прицелившись глазами ей в лицо, стал приближаться неверной походкой. Вероника уткнулась в дверь и заколотила что было сил. С двери посыпались ошметки краски — когда-то ярко-голубой, а теперь линяло-белесой.
— Между прочим, здесь звонок есть, — наставительно заметил бомж из-за ее спины и ткнул пальцем в направлении пластмассовой коробки с кнопкой.
— Знаю, он не работает. Я тут живу, — скороговоркой объяснила Вероника, не поворачиваясь.
— А-а, — протянул бомж с неясной интонацией.
Хотя почему неясной? С отчетливой интонацией презрения…
Она оглянулась, как бы намереваясь что-то объяснить, но мужская фигура уже растаяла в темноте.
Тем временем за дверью зашлепали тяжеленькие Туськины шажки.
Туська была сконструирована солидно и убедительно: идеально круглая голова, квадратно-округлое тельце, овальные ручки в перетяжках и коротенькие ножки-тумбочки.
— Мама, — утвердительно молвила она из-за двери.
— Мама, мама, — подтвердила Вероника, — зови Маришку открывать!
Послышались еще шаги, возня, смех, «Ничего не говори, понятно?» — и наконец щелканье замка.
— Чего это не говори? — насторожилась Вероника, включая свет и разглядывая обеих чад.
Туська стояла торжественно-безмолвно, хитро сверкая глазами. Маришка маячила поодаль в грациозной третьей позиции, скромно потупя взор. Щеки у обеих розовые, вид здоровый и как будто невинный.
— Разбили чего? — на всякий случай предположила Вероника, начисто забыв о собственной вине.
Маришка прыснула и подпрыгнула на месте.
Туська укоризненно вымолвила:
— Мама! Ты не видишь?! — И, вытянув шею, повертела головой.
Вероника похолодела.
Тоненькие кудряшки, осенявшие Туську прозрачным золотистым нимбом, исчезли! Сквозь короткие неровные прядки жалобно просвечивала розовая кожица.
— Марина… — прошептала Вероника, все еще не веря глазам.
