Татьяна Туринская - Сладкий перец, горький мед
Гостей тут же пригласили к столу, причем детей посадили отдельно — стол не был рассчитан на такое количество едоков. Обед плавно перешел в ужин, за родительским столом уже запели. Детям стало скучно, и они, захватив заранее припрятанную бутылочку портвейна, пошли гулять. По дороге зашли за Лидиной подругой, с которой Сашка, похоже, уже был знаком.
Тем временем на Нахаловку опустилась ранняя бархатная ночь. Май выдался на редкость теплым для этих неюжных краев. Над неизбалованной фонарями деревушкой висела загадочная фея-луна в окружении нимф-звезд, да посверкивали мелко светлячки.
Путники разделились парами: почти женатый уже Сашка по-хозяйски обхватил Лидину подружку, Серега вел себя несколько скромнее по отношению к Лиде, а Вова откровенно стеснялся даже ненароком прикоснуться к маленькой Тане.
О чем беседовали во время прогулки первые две пары — история умалчивает. Автор лишь догадывается, что разговорами они не ограничились. Вовка же всю ночь (ибо гуляла честная компания до рассвета) нес какую-то чушь и околесицу, Таня так же всю ночь периодически вскрикивала: "Ой, я сейчас упаду" (поскольку гуляли они по лесу и всевозможным буеракам), при этом чувствуя себя попугаем и тупой идиоткой. Вова галантно подставлял ей свою руку, когда на их пути возникало очередное препятствие в виде оврага или поваленного дерева, Таня на нее опиралась, благодаря чему ей таки удалось избежать падений. А по большей части шли они молча. Вова — оттого, что влюбился с первого взгляда, сам не зная, что он в ней нашел — угловатый большеротый подросток-лягушонок с мальчишеской стрижкой. Таня — оттого, что ей совершенно неинтересен был собеседник, так же как и вся их компания, как эта дурацкая ночная вылазка по пересеченной местности на горе ее городским ноженькам и на радость местным комарам. Равно как и вся эта посевная кампания ее родителей — ведь жили же столько лет без огорода, на кой ляд он сейчас сдался, когда у нее столько проблем в личной жизни, а тут еще этот крестьянин путается под ногами, зануда этакий…
Такой и осталась эта ночь в их памяти: для Вовы — восхитительная ночь с чудесной девочкой Таней; для Тани — жуткая фантасмагория звезд, светлячков, комаров, крапивы и странного скучного мальчика с его неловкими попытками развеселить ее.
***
Тем далеким летом Голики еще трижды приезжали в Нахаловку. Серегу с собой не брали, так как он, закончив школу, теперь готовился к вступительным экзаменам в политех. Родители полагали, что вместо окучивания картошки сынуле полезнее будет усердно штудировать учебники. Наивные! Какие учебники! Как только в пятницу вечером за ними захлопывалась дверь, дом тут же наполнялся дружками и подружками, спиртное поглощалось декалитрами, а учебники сиротливо пылились на самой дальней полке.
У Сашки Чудакова тоже настала горячая пора — уж в который раз он пытался подчистить хвосты в мединституте. В то далекое время преподаватели еще стеснялись брать взятки открыто, доводя Сашку своей принципиальностью до белого каления. О том, что будущему доктору не мешало бы знать элементарную анатомию и хотя бы начальную химию, он, похоже, не догадывался. Да и некогда ему было учебники листать — скоро свадьба, надо успеть нагуляться на всю оставшуюся…
Лида в конце мая вышла замуж и теперь жила у мужа в соседнем поселке. Таким образом, младшее поколение на "фазенде" теперь было представлено только Вовкой да маленькой Таней. Как и Сергей, Вова в этом году закончил школу. Но к поступлению в институт готовился более серьезно, нежели городской приятель. В принципе, и родители не пускали это дело на самотек, но, не будь даже их надзор столь строгим, Вовка занимался бы не менее тщательно. Парень вырос серьезным и ответственным человеком. И даже переходный возраст, от которого так плачут все родители, прошел у Вовки совершенно незаметно. Не было у него закидонов, юношеских истерик, чрезмерного гонору и противопоставления себя обществу в целом и родителям в частности. Он даже огрызался крайне редко, не важно, на родителей ли, на приятелей… В свои семнадцать Вова был уже основательным, надежным человеком, каким не каждый мужик способен стать даже к сорока годам.
Каждый приезд Голиков становился для Вовки событием. Каждый раз с замиранием сердца подсчитывал дни, когда, наконец, он снова увидит маленькую девочку Таню, когда сможет заглянуть в ее прекрасные, бездонные глаза цвета осоки…
Что он нашел в этой девчонке? Угловатый подросток с короткой стрижкой мягких русых волос, большой рот, нервные, какие-то дерганые движения… Только очень большой романтик мог угадать в этом лягушонке будущую принцессу-лебедь, только очень чувственное сердце могло проникнуться любовью к этому странному голенастому созданью…
А девочка явно скучала в деревне. Участия в обработке земляного надела она почти не принимала — нежные городские ручки не были приспособлены к тяжкому труду, грубая рукоятка сапки в два счета натирала мягкую ладошку до кровавых мозолей. На кухне от нее тоже не было особого проку. Ребенку оставалось только забавляться с любимой собачкой карманного размера, привезенной из дому, да с замиранием сердца читать втайне от родителей модную книжку про Лолиту. Хозяйского сына Вовку Таня почти не замечала. Беседовать с ним было, в принципе, не о чем — о чем могла взрослая городская тринадцатилетняя девушка беседовать с деревенским семнадцатилетним мальчиком? Что он, наивный, мог знать о жизни?!
А Вовка не смел приблизиться к предмету обожания. Целыми днями в окружении взрослых он копал, окучивал, кормил поросят, выгонял корову на выпас. А сердце колотилось беспрестанно — ОНА здесь, ОНА смотрит на меня… Правда, Таня в это время смотрела не на него, а сквозь него, но разницы в этих понятиях он еще не знал. Зато вечером, когда сытых детей выпроваживали из летней кухни в дом к телевизору, чтобы не мешали взрослым расслабиться после тяжких дневных трудов за хлебосольным столом, они, наконец, оставались одни в пустом доме. И пусть летняя кухня совсем рядом, так что отчетливо слышно каждое долетевшее оттуда словцо, и пусть разудалые песни заглушают слова нудной мелодрамы — он ведь все равно не может слышать ничего из-за сумасшедшего стука сердца, которое от небывалой близости любимой девочки готово выскочить из груди…
А девочка и впрямь близка, ближе просто некуда. Ей постелили в проходной комнате, так называемой гостиной, и она уже лежит, укрытая одеялом до самого подбородка, и не может дождаться, когда же этот сельский увалень оставит ее в покое, ведь она так устала от деревенской экзотики, от свежего воздуха и такой обильной крестьянской пищи, и глаза уже совершенно слипаются, а он все сидит и сидит рядом…
