Пат Бут - Сестры
– Подожди! – закричал он изо всех сил. – Подожди!
Это прозвучало как вопль в церкви. Сотни голов повернулись, чтобы отыскать еретика, осмелившегося прервать священнодействие телесъемки.
В зловещей тишине Роберт Фоли слышал лишь собственный голос. Но это был не его голос – громкий, отчетливый, исполненный небывалой силы убеждения. Для всех, кто слышал его, да и для самого Роберта, он прозвучал как глас из потустороннего мира, и его слова были слышны всей ошеломленной аудитории.
– Остановись! Джули Беннет, ради Бога, остановись! Остановись, прежде чем совершить то, что разобьет твое сердце!
Часть первая
ЖЕНЩИНА-РЕБЕНОК
– Что за чудесный день, когда ребенок становится женщиной, – проговорила Мэри, мечтательно глядя на окутанный дымкой Котсволдс.
– Куда страшнее день, когда женщина превращается в ребенка, – откликнулся Фредерик.
Джули Беннет. «Женщина-ребенок»1
Я не говорун
И светским языком владею плохо…
Я весь свой век без малого воюю
И, кроме разговоров о боях,
Поддерживать беседы не умею.
Однако вот бесхитростный рассказ…
Открыта исповедь пред вами,
Как я достиг ее любви…[1]
Стрэтфорд-на-Эйвоне, Англия. 1966
Голос, плывущий со сцены, казался осязаемым. Клокочущий, плавный, он словно покачивался на воздушных волнах и, отлетая от стен, заполнял собой весь безлюдный театр; но даже в темных, отдаленных уголках создавалось впечатление его вкрадчивого присутствия. Ничем не стесненный, он свободно звучал в проходах, гордо вздымался, восславленный собственной магией, собственной силой разбивать оковы обманутого воображения.
Софи сидела, замерев, зачарованная необычайным сценическим даром своего мужа. Она едва осмеливалась дышать, двигаться, чтобы не вспугнуть великолепия, охватившего ее душу при звуках его голоса, и сидела, позволяя своим мыслям свободно парить на безудержных крыльях фантазии. Он был богоподобен. Лицо его потемнело, орлиные черты заострились, глаза метали молнии. Он стоял прямой, исполненный чести, воистину он был мавром. Он стал самим Отелло.
«Я не говорун и светским языком владею плохо«, – это было великой ложью, но, как ни странно, и самой чистейшей правдой. Никто не мог заставить зазвучать так красноречиво слова Шекспира здесь, в Стрэтфорде, на родине поэта; но в роли Отелло, храброго солдата, Ричард Беннет всегда был готов говорить так, что его понимал каждый. И акцент его определенно был «не совсем в порядке», по крайней мере для того утонченного общества, высшего света богемы, в котором вращалась Софи. Но то было давно. А это было реальностью. Это была стихия Ричарда. И в ней он был самым могущественным князем, да и она больше не та Софи, великосветская жрица 60-х и румынская княжна, но самая скромная крестьянка, мечтающая о том, чтобы омыть ноги своему господину.
Она ощутила, как годы тают, а по телу пробегает знакомая дрожь. Он сделал с нею это тогда, и он продолжал делать это снова и снова. Она возбуждалась, впадала в экстаз, погружалась вновь и вновь в драму желания мужчины, которым однажды захотела обладать, – Бога, который стал ее мужем. Ричард Беннет – аутсайдер. Рабочий паренек, который покорил мир сцены и прокладывал себе путь артиста, оказавшись словно в пустыне из-за простого происхождения. Он электризовал мир своим гением; его и сейчас презирали за наглость, с которой он осмелился осквернить кровь европейской княжны своими плебейскими генами. Отелло, чернокожий мавр, бесстрашный солдат, тоже был достаточно хорош, чтобы сражаться за благородных венецианцев, на службе у которых он состоял, но он не считался достойной партией для белокожей аристократки Дездемоны.
Я ей своим бесстрашьем полюбился,
Она же мне – сочувствием своим.
И это было правдой. Она полюбила его за то, чего ему удалось легко достичь, и за те препятствия, которые ему пришлось для этого преодолеть. Он был ее героем, а в мгновения, подобные этому, он становился ее героем снова и снова.
Резкий визгливый голос вторгся в ее мечты.
– Ричард, это бесподобно. Правда, очень здорово, только чуточку медленнее. – Режиссер Тревор Филипс говорил с почти нескрываемым волнением. Этот «Отелло» заставит критиков реветь от восторга. Никогда раньше Ричард Беннет не бывал на репетициях в таком голосе. Ричард вкладывал в него все, что мог, достигая самых тайников души и извлекая восхитительные эмоции. Это все было так достоверно! Страдания и страсть 1604 года ожили здесь и сейчас. Может быть, потому, что Ричард настоял на полной гримировке для прогона своих основных монологов? Но Филипс знал, что была другая, куда более важная причина, и она сидела сейчас в пустынном зрительном зале в нескольких рядах от него. Это с Ричардом делала Софи. Он играл сердцем только для нее.
Филипс был абсолютно уверен, что она наверняка здесь, в ночной темноте.
– Ладно, если ты не против, продолжим монолог «Я не руковожусь влеченьем сердца, которое сумел бы заглушить…».
Софи раздраженно вертелась в своем кресле. Как посмел Филипс прервать? Как посмел он критиковать гения, которого никогда не поймет? Ее вспыхнувшие глаза пронзили полумрак, впиваясь в маленькую круглую фигурку Тревора Филипса, который в одиночестве сидел в задних рядах.
Настойчивый шепот привлек ее внимание.
– Мама! Мама! Ничего не говори. Ведь это репетиция, а он режиссер. Он ведь должен именно критиковать представление. Поэтому папочка сегодня здесь. Для него, а не для нас.
– Ах, заткнись же, Джули. – Софи едва не прикусила язык, пытаясь вернуть слова обратно. Но она лишь откинулась, вздохнув, в кресле, мысленно готовясь к нападению со стороны дочери. И за что Господь наградил ее такой несносной дочерью? Целый день Софи пыталась избежать постоянно закипавших где-то внутри стычек, и вот теперь импульсивный ответ на справедливое замечание Джули приведет к взрыву. Сценарий этих ссор никогда не менялся: Софи – эгоистична, жестока – бездумно пыталась разрушить чувство собственного достоинства, искусство, счастье Ричарда, но Джули – бескорыстная, праведная, добрая – старалась спасти его от гибели.
– Сама заткнись, эгоистичная корова. Ради Бога, не пытайся испортить папиного Отелло. Ты и так уже испортила ему всю жизнь, – шипела оскорбленная Джули сквозь сжатые зубы.
Софи давным-давно отказалась от коронных родительских наставлений типа «Как ты смеешь так разговаривать с матерью?». На Джули они совершенно не действовали.
– Разве папа считает, что я испортила ему жизнь?
