Елена Белкина - Странные женщины
Из чего только не делают, из пенталгина, новокаина, из колдаксов там всяких. Приход на две минуты, вот и вся радость. Видел дурака: накупил этого колдакса упаковок десять, он дешевый относительно, из капсул ссыпал все, чего-то там нахимичил и начал качаться. Зальет кубиков десять этого дерьма, две минуты поторчит, бежит опять. И так раз десять. Идиотство полное… Ну, трава всякая — это вообще не в счет.
Короче, я программу выполнил, я попробовал все, только ЛСД не пробовал и экстази там всякие, у нас их достать трудно, но я уже не гонялся, мне хватило. Я понял, что меня туда не тянет, и успокоился. Значит, мне, замечательному политику, ничто не будет мешать. Главное, тут грязь во всем. И сама дурь редко чистая бывает, и шприцы хоть одноразовые, а им не терпится, чтобы пойти купить, они все равно одним на троих, а то на пять человек ширяются. И сами грязные все. Да и глюки тоже грязные. Но я к ним хожу все равно. Изучаю…
Короче, этот Илья Сергеевич говорит со мной, как со взрослым. О женщинах. Перед мальчиком хвалится, как не стыдно! Мне, говорит, чтобы женщину победить, нужен месяц или одна ночь. Нет, я его понял. Он себя считает великим умельцем. Камасутра ходячий. А ведь он тоже моим отчимом мог бы стать. Я бы повесился. Вид идиотский: взрослый дядя, а в кожанке ходит, волосы отпустил. На мотоцикле с байкерами гоняет. Хотя его дело. Главное — мысль он в меня заронил. Мне нужен опыт. Без опыта я до мисс Маши не дотронусь.
Я каждый день счастлив, я по пять часов с ней рядом сижу. С начала этого года, она тогда еще «Мисс губернией» не стала, но я уже понял, что люблю. Вообще-то еще раньше понял. Но я тогда все в приличного и тихого играл. То есть я на самом деле и есть приличный и тихий. Но… Рекламная пауза. Короче, на первом же уроке села к ней Мила-отличница, они два года вместе сидели. Тут я подхожу и говорю, что пересядь, пожалуйста.
С какой стати?
А с такой стати, что я Машу люблю!
Мила с ума сошла и смылась, я сел, кругом тишина. А я говорю спокойно, нормально, так, что все слышат: я тебя, Маша, действительно люблю, но ты не беспокойся, я приставать к тебе не буду. Я тебя буду молча любить.
Это было что-то!.. Между прочим, я в самом деле стараюсь с ней поменьше говорить. Даже жалею, что сел рядом. Я не хочу ее другом становиться. Это опасно. Она и так мне говорит то, что никому не говорит. Это опасно. Я умный, знаю: если с женщиной станешь другом, то потом в другой разряд трудно перейти. Она в тебе не видит мужчину уже. Поэтому я рядом, а как будто меня нет. Потому что хочу неожиданно появиться, как будто это не я. А если ничего не получится, я повешусь. И одним замечательным политиком будет меньше. Бедная наша страна!
ОНА
Писем ты от меня не дождешься. У меня на среднем пальце правой руки и так шишка от авторучки: профессиональная мозоль. Я ведь старательная, я до сих пор поурочные планы пишу. А надо еще диктанты проверять, сочинения, изложения, доклады, рефераты…
Я плохой учитель, потому что не люблю детей. Может, потому что у самой нет детей. Это ты виноват, ты продержал меня до тридцати лет. То говорил, что надо уладить дела. Потом жена заболела, грешно бросать в такой момент. Потом еще что-то. Пять с половиной лет ты меня держал. А потом взял и уехал. Вместе с семьей, с концами. Нет, ты не бессердечный совсем человек, ты прислал письмо с обратным адресом, рискуя, что я могу приехать…
Но ты хорошо меня знаешь, знаешь, что я не приеду. Но не надо было писать о своей печали и грусти. Не верю. Что писем ждешь — верю. Тебе там одиноко, вот и хочется с кем-то поговорить, хотя бы письменно. Но писем не дождешься. Буду вот на магнитофон наговаривать, а потом, может, пришлю, а может, и нет. Я это скорее для себя наговариваю. Но настолько привыкла к тебе обращаться, в том числе тогда, когда тебя рядом нет, что по привычке говорю будто бы тебе. Рассказываю.
А рассказывать нечего. Живу теперь одна, а не с больной мамой. Ты об этом мечтал. То есть не о смерти мамы, конечно, но чтобы у нас с тобой была квартира. И вот она есть. Я променяла опостылевшую свою окраину, свою опостылевшую опустевшую двухкомнатную квартиру на однокомнатную в центре. И меня взяли на работу в одну из лучших городских гимназий. Она недавно стала гимназией, школа как-то привычней звучит. И для учителей, и для учеников. Устроил меня старый мой друг, то есть такой же молодой, как я, но мы двенадцать лет знаем друг друга, учились вместе, он быстро пошел в гору и теперь в городском управлении образования. Редкостный подлец, между нами говоря, ужасно не хотелось пользоваться его помощью, но нет теперь ни у кого принципов, а я чем лучше других?
Как скучно это все.
Могу тебя порадовать: у меня никого нет. Я знаю, хотя я тебе теперь не нужна, но тебе все равно будет приятно, что у меня никого нет. И возможностей нет. В школе мужчины: завхоз-пенсионер, физкультурник с голосом-тенором и широкими бедрами, по-моему, голубой, хотя ничем себя не выдает, и математик, человек не от мира сего, забывающий за своей математикой обо всем на свете, в том числе и голову помыть.
Так что школа — и дом. Подруг нет, друзей нет. То есть какие-то знакомства остались, но я за пять с половиной лет настолько от всех отвыкла, что привыкать заново, налаживать связи — не хочу. Пожалуй, я рожу ребенка. Мне надо только найти кандидата. Здорового, красивого, умного. Почему ты не оставил мне ребенка? Ты ведь знал, что уедешь. Боялся, что я какой-нибудь иск предъявлю? Но ты же меня знаешь. Или себя боялся: вдруг полюбишь появившегося ребенка и рухнут все планы, рухнет карьера… Дурак, ей-богу. Оставил бы ребенка, и я бы тебе по гроб жизни благодарна была. И никаких писем не писала бы, ни звуковых, ни бумажных. А теперь вот сиди и слушай.
Я сказала, что не люблю детей, но это не точно. Я не люблю почему-то младший и средний школьный возраст, с шести до четырнадцати. А маленьких я люблю. И люблю старших. С ними можно уже говорить. А с маленькими, совсем маленькими, там вообще не надо говорить. То есть надо, но это просто гульканье материнское. А со средними и разговор какой-то средний, какой-то полуразговор, я этого не умею. Со старшими же можно уже почти всерьез, они меня за это, кажется, начинают понемногу уважать. Они чувствуют неподдельный интерес к себе. Они не знают, что это не просто интерес, а зависть. Нет, серьезно. Я вдруг на старости лет начала завидовать им. Я бы хотела оказаться вместе с ними. Не то чтобы заново начать, но… Не знаю… Я тебе скажу одну вещь, только ты не падай. С одной стороны, я вроде еще от тебя не отошла, с другой если б ты вернулся, я бы послала тебя к черту. Я вас, взрослых мужиков, видеть не могу: вы потные и вонючие козлы.
