Марина Мареева - Принцесса на бобах
«Новый русский» — он был уже изрядно пьян — наклонился, поднял за ножку валявшийся на полу стул, размахнулся…
— Дима! — раздался истошный женский визг. — Не смей, сволочь!
Хорошенькая шатеночка, совсем еще юная, эдакая Лолита для бедных (для «новых», поправила сама себя Нина насмешливо), метнулась к Диме, повисла у него на руке.
«Новый русский» отшвырнул Лолитку в сторону. Не рассчитал — в башке помутилось от пьяной злобы, — отшвырнул слишком сильно. Лолита отлетела к соседнему столику, упала, ударилась спиной об угол стола, опрокинув себе на колени бокал красного вина.
Теперь брюнет уже не отступал — накинулся на «нового русского», защищая честь дамы. Они сцепились и молотили друг друга. Визжали женщины, по узкому проходу между столиками уже бежал к дерущимся вышибала Витя. За ним следовал Жора, громогласно и с чувством поминающий грузинскую маму…
— Ско-от, — простонала Лолита, глядя на светлую юбку, залитую вином, и не торопясь подниматься. — Скот! — Она ударила кулачком по полу. — Ублюдок чертов!
— Пойдемте. — Нина подошла к ней, протянула ей руку. — Вставайте. Пойдемте, замоем. У нас порошок есть… Вы не ударились?
Еще через пару минут Нина уже замывала пятно на Лолитиной юбке. Лолита стояла посреди посудомоечной, безостановочно, истерически рыдая. Валентина накапала ей валерьянки в чашку с водой, глядя на Лолиту во все глаза: кака-ая!..
— Не надо, — сказала Лолита сквозь слезы, отводя рукой чашку. — Дайте закурить лучше.
Зойка протянула ей пачку «Явы». Лолита шмыгнула носиком, вытерла слезы, взглянула на «Яву» так, будто это была не пачка сигарет, а диковинный экспонат из Кунсткамеры. «Боже! — читалось в ее изумленном взоре. — Ведь кто-то это курит! Ведь где-то это продают!»
— А «Мальборо лайтс»? — спросила она жалобно. — Может быть, «Салем»?.. Просто я вот это, — она выделила голосом «это», — не курю. Простите.
И тут вошел «новый русский» Дима. Он не вошел — он ворвался. Огляделся загнанно. Увидел Лолиту, шагнул к ней.
— А я тебя ищу… — Это уже был не зверь. Сейчас он был нежен и кроток. Осторожно дотронулся до запястья Лолиты. Та отдернула руку, надула губки. — Пойдем! — сказал он просительно. — Поехали отсюда. Я там уладил все… Заплатил.
— Где Иштван? — процедила Лолита, глядя на него ненавидяще.
— Кто? Иштван?! Ах, его Иштван зовут! — Дима прищурился недобро, снова начиная заводиться. — Поздравляю! Теперь на венгров тебя потянуло?
— Пшел вон! — отважно выкрикнула Лолита.
— Раньше все по Арабским Эмиратам шуровала, теперь на бывший соцлагерь потянуло.
— Пшел вон, кретин! Где Иштван?
— Ну, я ему заплатил за моральный ущерб, вкупе с физическим, — хмыкнул Дима, бесцеремонно сгребая в охапку свою подругу. — Он и укатил. Ручкой мне помахал…
— Врешь! Пусти! — Она молотила его кулаками по плечам, пытаясь вырваться.
— Клянусь! — рассмеялся Дима, не выпуская Лолиту из хватких лап. — Простились по-братски…
— Врешь! — Лолита изловчилась и ударила его по щеке наотмашь.
Посудомойки ахнули хором… Какое там бразильское «мыло», какая Рохелия! Им тут бесплатно крутили кино, «ново-русское», страсти — в клочья…
Дима выпустил подругу из цепких объятий. Перевел дыхание, помолчал, потом дотронулся ладонью до горящей щеки.
Как он смотрел!.. Нина стояла в шаге от него, совсем рядом. Как он смотрел на свою стервозу, растрепанную, зареванную, в мокром «мини»! С бешенством, с бессильной нежностью, ненавидяще, с обожанием, не прощая, прощая, презирая, любя… Нина глядела на него во все глаза. На нее никто никогда так не смотрел. И не посмотрит.
— На. — Дима достал из кармана какой-то сверточек и вложил его в руку Лолиты.
— Это что? — капризно спросила Лолита.
— Права. Ты же вчера потеряла свои, я знаю. Я тебе новые купил.
— Тебе что, за день их сделали? — удивилась Лолита.
— Мне и за час могут сделать, — откликнулся он угрюмо и пошел к дверям, не оглядываясь.
— Дима! — окликнула его Лолита. Он остановился. Повернулся к ней. — Я не только права потеряла. Там еще восемьсот баксов было в сумочке, — добавила она как бы между прочим.
— Там — три штуки. Открой, — ответил он отрывисто, зло и вышел из посудомоечной.
Лолита, присев на табурет у стены, развернула сверток, извлекла на свет Божий аккуратную пачку стодолларовых купюр, принялась пересчитывать их деловито и быстро, ничуть не смущаясь, что шесть баб неотрывно смотрят на нее.
И тут Нина вспомнила. Она вспомнила о главном. Схватила свою сумку, выскочила из посудомоечной…
«Новый русский» уже открыл дверцу своего авто. Авто было офигительное — Нина таких не видывала сроду. С открытым верхом. Как в кино. К авто прилагались шофер и охранник. Ну да, как в кино.
— Подождите! — окликнула Нина хозяина этой шикарной штуковины. — Подождите, пожалуйста… Вот. — Она подошла к нему вплотную, открыла кошелек и отсчитала деньги.
Дима глядел на нее непонимающе. Не на нее — сквозь нее. Он был подавлен, угнетен, мрачен. Правая щека, та, по которой он схлопотал от дамы сердца, еще предательски горела.
— Вот, — повторила Нина и протянула ему деньги. — Вы заплатили за меня штраф. Здесь пять долларов… — Она усмехнулась. — В рублевом эквиваленте. По курсу ММВБ.
Дима, похоже, ее не слышал. Или не понимал, о чем она. Тогда Нина отдала деньги его охраннику, коренастому мордовороту, выскочившему из машины.
— Что это? — выдавил наконец Дима. Охранник глядел на Нину цепко, недобро, изучающе. — Какой штраф? О чем вы?
— Не люблю одалживаться, — ответила Нина твердо, повернулась и пошла к дверям заведения, зябко поеживаясь и ускоряя шаг.
Ее смена заканчивалась в шесть утра.
Нина шла по утреннему городу к метро, в каждой руке — по сумке. Надя Вострикова, повариха, отмерила ей от щедрот своих две упаковки куриных окорочков. Надина щедрость, впрочем, была не бескорыстной: Нина стригла и Надю, и Надиных дочек. Под «каре». Как у Мирей Матье. Ловко щелкала ножницами, наловчилась…
Сказал бы ей кто-нибудь десять лет назад… Сказал бы ей кто-нибудь, что вот она, Нина Шереметева, кандидат философских наук, умница-разумница, МГУ с отличием, в двадцать четыре года — ученая степень, и статейки, между прочим, в разных толстых журналах, а одну даже в Англии напечатали и прислали по почте перевод на сто восемьдесят долларов… Сказал бы ей кто-нибудь, что пройдет десять лет и все рухнет. Все переменится. Будет она гнуть спину в посудомоечной, потом, стянув резиновые перчатки с распаренных рук, подстригать повариху, прямо здесь, в предбаннике ресторанной кухни… А та ей — кастрюлю плова в сумку, по-свойски. «Ну, я надеюсь, не объедки с тарелок сгребла?» — говорит Нина устало, насмешливо (только этим и спасаемся — юморком невеселым, умением над собой посмеяться, поерничать). «Нинок! — Повариха округляет глаза. — Обижаешь! Какие объедки? На узбеков готовили, у нас узбеки гуляли сегодня, четыре стола! У них Байрам, что ли…» «Какой Байрам?! Сентябрь». — «У них всю жизнь Байрам. Умеют жить весело. Вкусно. Не то что мы, русские… Всю жизнь сопли на кулак наматываем. Все нам не так, все нам не эдак…»
