Арина Холина - Галерея мужских пороков
Алиса сверху вниз смотрела на людей, которые с тоской вспоминали молодые годы — все это пошлость: «Ах, как мы сидели на бульваре, пили портвейн и спорили до хрипоты…» Они умерли. Что-то с ними случилось. Кто-то их подло обманул, убедив, что, как только ты минуешь рубеж полового созревания, жизнь превращается в скучнейшую рутину, в театр военных действий, где в партере зарезервированы места для ответственности, практичности, солидности, где легкомыслие, страсть к авантюрам и истерическая жажда удовольствий прячутся на галерке, весело улюлюкая и нарушая покой почтенной публики. Они дорого — собственным счастьем заплатили за удобства и привилегии.
Именно поэтому ненависть к Оле нельзя было списать на обычную зависть — тут было нечто глубокое, что Алиса и сама не осмыслила. Она вообще не понимала, как Оля живет, что ее вынуждает каждый день открывать глаза, вставать с кровати и ехать на работу. Ей следовало выйти замуж, нарожать детей и всех их кормить-поить, стать клушей — наседкой, толстой и счастливой.
Какой из нее редактор глянцевого журнала, если для Оли самое яркое драматическое переживание — что взять на обед: грибную лапшу или борщ?
В «Глянец» они устроились вместе. Случайно. Алиса была уверена, что Оля с ее штампованным языком, вялым слогом, блеклым повествованием провалится на собеседовании, но владелец издания был знаком с ее отцом, и Олю приняли в штат. Алиса по ночам писала статьи, гордилась ими, переживала, расстраивалась, если кто-то написал лучше — а Оля выжимала из себя по фразе в неделю, с каким-то совершенно отмороженным видом торчала перед компьютером, а в итоге сдавала весь такой ути-пути текст, где одна банальность наступала на пятки другой.
Она не была бездарной. Она была равнодушной. Где-то внутри у нее теплился интерес к жизни, к работе, к молодым людям, но огонек был такой слабый, что от него едва ли можно было прикурить сигарету.
— Девки, вы будете десерт? — спросила Фая.
— Много-много десерта, — кивнула Марьяна.
— Морковный торт, — сообщила Алиса.
Облакам, заслонявшим солнце, вдруг надоело их неблагодарное занятие, и они разбрелись кто куда — небо из бледно-серого неожиданно превратилось в голубое, теплые осенние лучи упали на столик, заиграли на серебристой вазочке с цветами и ударили в глаза. Алиса прищурилась и полезла в сумку за очками. Каждый раз это было мгновением острого наслаждения — почти физического: новая серо-голубая сумка от «Марк Джейкобс» — большая и модная, с крупной фурнитурой. Очки от «Гуччи» с дымчатыми серыми стеклами. Алиса считала людей, которые не понимают красоты и ценности хороших вещей, идиотами. Стыдно, видите ли, жить в обществе потребления, уделять столько внимания материальным ценностям! Если бы у вас лет в четырнадцать были сапоги-луноходы, доставшиеся от чужих детей, одна-единственная вельветовая юбка и ужасная черная сумка из плащовки, вы бы не так заговорили!
Взрослая, ухоженная, стильная Алиса отлично помнила, что переживала Алиса-подросток. Она считала себя нелепым уродцем в этих заношенных сапогах; испытывала ужас, что следующим летом придется носить старые немодные туфли, на которых потрескался лак; чувствовала, что выглядит, как старуха-бомжиха. Она смотрела на девочек в стильных кроссовках, на девочек в модных джинсах, на девочек с яркими рюкзаками, которые были так довольны собой, так уверенны, так неоправданно счастливы, что ей хотелось стать невидимой, оказаться дома, залезть под кровать и там умереть, потому что жить, если твоя молодость прячется в драповом пальто с жутким воротником из мутона, нет никакого смысла.
Мамина подруга-стюардесса привозила журналы мод, и Алиса с замиранием сердца разглядывала высоких стройных женщин с шелковистой кожей, немыслимые наряды, чьи-то дома, в которых стояла удивительная мебель… Все было настолько восхитительно, что невозможно было не мечтать, не видеть себя вот в таком вот кресле красного дерева, в этом белом пончо из шерсти ламы, в тоненьких серебристых босоножках, каблуки которых упираются в выложенный мозаикой пол…
Она представляла, как просыпается в этом белом особняке на горе, из окна пахнет соснами, и особенным, необыкновенно терпким южным соцветием, и йодом, и солью!.. И ленивый, сонный утренний ветерок колышет занавески, и тебе уже хочется жить, бежать, потому что впереди столько всего важного и интересного — завтрак, пляж, волны… В прохладном шелковом кимоно ты выходишь на террасу, и горничная несет кофе, и булочку, и сливочное масло, и ты все это уплетаешь со здоровым аппетитом, потому что толстеют где-то далеко — не здесь, и благоухают цветы, и ты медленно спускаешься к морю, которое пока только твое — ни яхтсменов, ни серфингистов, ни дамочек, что умасливают тела средствами для загара, поглядывая на атлетически сложенных красавчиков… Кимоно падает на песок, и все твое голое тело дышит, разбегаешься — и прыгаешь на волну, обнимаешь море, которое играет с тобой, как со щенком — гладит, треплет за загривок, вышвыривает, — а ты снова и снова бросаешься на него в упоительном восторге…
Весь мир только для тебя.
Это был ее Космос, ее Тридесятое Царство, ее Средиземье.
Она всегда знала, что будет писать в такие журналы. Будет частью этой удивительной жизни. И когда появился первый в Москве «Глянец», Алиса поклялась себе, что сделает все — вплоть до убийства, чтобы туда попасть.
Глава 2
— А что произошло с морковным тортом? — поинтересовалась Алиса у официантки, которая заявила, что лишает ее любимого десерта.
Официантка пожала плечами. Алиса вышла из себя. Не то чтобы у нее была склонность самоутверждаться за счет обслуги, но она ненавидела, когда люди демонстрируют, как им наплевать на их работу. Иди в другое место, киса! Ночным сторожем! Она, Алиса, хочет морковный торт — и уж по крайней мере имеет право знать, что происходит!
— Весь съели? — уточнила она.
— Наверное, — официантка пожала плечами.
— Может, вы узнаете поточнее, потому что я без морковного торта буду чувствовать себя несчастной, — отрезала Алиса. — Надо подождать, я подожду — если его готовят.
Это было довольно дорогое кафе, где всегда был морковный торт — не могло не быть, потому что клиента здесь почитали и ублажали. Алиса подозревала — торт либо пекут, либо только что испекли, либо испекут — чтобы никто не ушел с ощущением, будто его обманули. Обычно так оно и бывало — пока не явилась эта хмурая официантка, которая явно считала, что делает огромное одолжение обществу, обслуживая людей, способных потратить на обед полторы тысячи рублей.
