Вера Колочкова - Не спорьте со счастьем
– Извините… Вы не подскажете?..
– Что? – резво отпрянула в сторону одна из девушек, даже не дослушав до конца Дилиного вопроса. Потом закаменела лицом, как давешний парень из вокзального перехода, глянула настороженно. Что-то появилось у нее в лице в этот момент… нехорошее. Было, было там что-то еще, кроме настороженности, для Дили обидное. Может, это оно и есть, то самое «особое выражение лица», о котором толковал автор статьи из журнала?
– Так что вы хотели спросить? – вежливо улыбнулась ей другая девушка, глянув неодобрительно на подругу. И опять Диле показалось – слишком уж вежливо она улыбнулась. Подчеркнуто вежливо. Супервежливо. Как диктор Первого канала российского телевидения.
– Как мне до Комсомольской улицы доехать? Не подскажете?
– Охотно подскажем, – мотнула волосами назад девушка и чуть улыбнулась одними губами, одновременно посмотрев на Дилю как на пустое место. Будто в большое холодное зеркало погляделась, любуясь своим супервежливым видом. – Вам надо сесть на тринадцатый автобус и доехать до остановки «Комсомольская». А потом выйти из автобуса. Я понятно объяснила?
Вторая девушка хмыкнула, глянула весело на подругу. Потом потянула ее за руку в распахнувшиеся двери подъехавшего к остановке автобуса. Диля грустно посмотрела им вслед, вздохнула тихо про себя. Значит, нисколько не похожа она на русскую. Значит, и на ней проставлена невидимая метка «понаехали тут». Обыкновенная она Дилфуза Салохова, и не более того. Трудовая мигрантка – гастарбайтерша из города Душанбе. И вовсе уж никакая не Дина.
Но она теперь и не Дилфуза тоже! Так уж получилось. Кончилась Дилфуза, сбежала, скрылась бесследно, растворилась в русских просторах. А иначе нельзя было. Нельзя. Она уже тогда это поняла, как увидела под балконом душанбинской квартиры остановившуюся дядину машину. А вскоре раздался его звонок в дверь. Может, не надо было ему открывать? Хотя какая разница – все равно бы он ее достал…
– Мама! Что они тебе сказали? Чего ты молчишь, мам? Иди сюда… – вздрогнула она от долетевшего до уха голоска Алишера. Мальчишка послушно стоял около горки из вещей, не смея бросить свой пост и подойти к ней поближе. Видно было, как он замерз. Личико бледное, растерянное, жалкое. Тоже на русского не похож. Маленький таджик. Сын своего отца, которого никогда так и не увидел.
Будто толкнуло ее меж лопаток давешнее от своего неуклюжего материнства отчаяние – сразу захотелось поплакать. Прямо здесь, на остановке. Смотреть на своего сына и плакать. От любви, от жалости. Куда она его завезла и что с ними дальше будет?
Будто почувствовав ее почти слезное состояние, он улыбнулся широко, подпрыгнул на месте, помахал ей рукой, подзывая к себе. Вздохнув, она с трудом проглотила противный слезный комок в горле, успев то ли всхлипнуть, то ли глухо кашлянуть, шагнула, улыбаясь ему в ответ:
– Да все в порядке, Алька! Сейчас сядем на тринадцатый автобус, выйдем на остановке «Комсомольская».
– Так просто? Улица Комсомольская и остановка «Комсомольская»?
– Ну да…
В тринадцатый автобус они загрузились с проблемами. Подножка оказалась высокой, и Диля никак не могла втащить на нее свой чемодан. Алик стоял за спиной, пыхтел испуганно, бестолково норовил помочь, тыкался под руку, как щенок. Да еще суровая тетка-кондукторша покрикивала из салона хорошо поставленным командирским голосом – освободите, мол, двери, граждане! Или туда или сюда давайте! Нет, чтобы взять и помочь – орет, как беременная ослица…
Когда они, с грехом пополам обустроившись с вещами, плюхнулись на свободные сиденья, тут же перед ними грозной тучей нарисовалась кондукторша:
– Платить будем?
– Да, конечно… – засуетилась в поисках кошелька Диля. – А сколько билет стоит?
– Почему – билет? За проезд ребенка тоже платить надо!
– Хорошо.
– И за поклажу!
– Хорошо. Так сколько?
– А сама посчитать не можешь? Неграмотная, что ли?
– Почему же неграмотная… Вы мне скажите, сколько билет стоит, я сама посчитаю. А из поклажи у меня только чемодан и сумка. Пакеты поклажей не считаются.
– Надо же, она еще и хамит!
«Сейчас обязательно добавит: понаехали тут…» – отстраненно подумала Диля, протягивая кондукторше сторублевую купюру. Кондукторша цапнула у нее из руки деньги, долго и сердито сопела, взглядом пересчитывая Дилины пакеты и шевеля губами. Потом дернула на себя потрепанный зазвеневший кошель, отсчитала сдачу, сунула ей в руку несколько мелких медных монет. Еще и глянула грозно – вроде того, попробуй только, поспорь со мной!
Диля спорить и не собиралась. Сил не было. Сбросив мелочь в карман куртки, вытянула руку, обняла Алишера, прижала к плечу. Кондукторша, будто огорчившись Дилиной покладистостью, грустно побрела по проходу, прижимая к пухлому животу свой кошель. И даже про «понаехали тут» не сказала. Что ж, и на том спасибо.
Автобус неторопливо, будто нехотя, потащился по широкой прямой улице. Диля тревожно всматривалась в дома, в спешащих по тротуарам людей, вздрагивала от голоса водителя, хрипло и тоже как будто нехотя провозглашающего название каждой следующей остановки. Город был чужим, неприютным, хмурым, дрожал в утренней сырой хмари, как большой бездомный пес. Хотя почему – бездомный? Это она здесь бездомная, а город, наверное, здесь всегда такой.
Суровый и неприступный. Ему не привыкать просыпаться под этим свинцовым октябрьским небом, гнать своих жителей по рабочим местам. Счастливые они – жители этого города. У них рабочие места есть.
– Мам, смотри… Смотри, какие тут дома сердитые! Почему они такие сердитые? Им холодно, да?
– Нет. Им не холодно. Они привыкли.
– А почему они такие серые?
– Потому что мокрые. Потому что солнца нет. Вот будет солнце, и они повеселеют.
– И будет как в Душанбе?
– Ну, это летом, наверное… А сейчас осень. А потом будет зима, снег пойдет. Город от снега будет белым, нарядным. Красиво, наверное.
– А мы увидим снег?
– Хм… Надеюсь…
Да уж, вопрос интересный, конечно, увидят ли они снег. Должны увидеть. Кровь из носу, а должны. Потому что возвращаться нельзя. Некуда.
Тревожное отчаяние снова шевельнулось под ложечкой, поползло к горлу, к глазам, и пришлось напрячься всем телом, сердито вздохнуть, отправить его обратно. Этого ей сейчас не хватало – дать волю отчаянию. Лучше молитву вспомнить да прочитать ее мысленно, как мама учила. И попросить для себя немного удачи. Самую капельку, много и не надо. Всего несколько пунктов. Во-первых, чтобы мамина подруга Таня Деревянко место жительства не поменяла. Во-вторых, чтобы не выставила ее за порог. В-третьих, чтобы согласилась ее временно у себя зарегистрировать. Разве это так много – три пункта? Совсем даже немного. А без регистрации ей никак нельзя. Без регистрации на учет в миграционной службе не поставят, и они с Алишером будут нарушителями закона. Нелегальными мигрантами, подлежащими немедленной депортации.
