Юлия Климова - Действуй, Принцесса!
Так случилось, что тайну ожерелья мне помог разгадать отец Павла. Он рассказал о том, что моя мама полюбила другого человека, но папа и бабушка не позволили ей забрать меня и уйти. Я вспомнила некоторые факты, слова, хорошенько поразмыслила и поняла, кто много лет назад положил украшение под подушку, – Клим Шелаев, сын любимого человека моей мамы и враг нашей семьи. Отправившись к Шелаеву, я хотела услышать подтверждение моей догадки, хотела посмотреть в его глаза в тот момент, когда я скажу правду. Но, увы, в этой игре я не стала победителем. Оказалось, бабушка разорила отца Клима, и тот вскоре умер от инфаркта. Эта история буквально стоит у меня за спиной, время от времени хлопает по плечу и не дает покоя.
Шелаев, похоже, считает меня оружием в своих руках. Нет, не так. Он считает, что даже без его особого участия я рано или поздно взорву спокойную размеренную жизнь дома Ланье. А он будет сидеть в партере и с улыбкой наблюдать.
События и открытия навалились на меня с такой силой, что я устремилась к Павлу – только он мог утешить, только он мог спасти. Мы бросились в объятия друг друга и долго не замечали ничего вокруг. Детская обида таяла, душа успокаивалась, но настойчивые вопросы кружились в моей голове и требовали внимания.
«Ты говорил, что ездил с отцом к бабушке в прошлом году… А ты заходил в мою деревню? Искал меня?» Я предчувствовала ответ, боялась его… «Нет… У меня есть обязательства перед семьей, и ты это знаешь…» Вот так. В стоптанных босоножках, в выцветшем сарафане он не мог принять меня (такую партию не одобрила бы его мать), но если я – внучка Эдиты Павловны Ланье… Тогда другое дело.
Сердце ныло, горело, гибло, но я нашла в себе мужество сказать «прощай». Мне нужна другая любовь. Настоящая. Не предательская. Которую не кладут на полированную полку с надписью: «Проверено. Одобрено. Удобно».
«Прощай». Хорошее слово. Сильное. Нужно только не забывать его и не оглядываться назад.
Мне хотелось чуть-чуть счастья, совсем немного… Я нуждалась в поддержке, в добром, чутком человеке, готовом заслонить меня собой, если придется. Меня измучили одиночество, а также сдержанность, строгость и холодность мира Ланье, в моей душе было слишком много нерастраченного тепла.
Дома, выпив на кухне чай, я окончательно и бесповоротно простилась с прошлым – и ноги сами понесли меня на третий этаж, к Тиму.
* * *В дверь я постучалась смущенно и робко. Еще на предпоследней ступеньке моя решимость пошла на спад. Удивительно, с какой скоростью и силой обостряются чувства в минуту отчаяния и с какой поспешностью они рассыпаются чуть ли не в пыль, лишь потребуется совершить пусть маленький, но подвиг. Мне предстояло преодолеть смущение и страх – ни того ни другого я никогда не испытывала рядом с Тимом, а вот теперь… Хотя, надо признать, неловкость изредка присутствовала в наших приятельских отношениях…
– Открыто, – донесся его голос.
«Мы просто поболтаем, – приободрила я себя. – Я же и пришла просто поболтать».
Щеки вспыхнули и погасли, дыхание сбилось, но почти сразу выровнялось.
На третьем этаже дома проживали бабушкины служащие. «Прислуга», по выражению Карины Филипповны. Комната Тима была небольшой, обставленной стандартной мебелью, без излишеств. Он не всегда оставался на ночь, да и днем бывал «проездом», может, поэтому в комнате присутствовало очень мало вещей, отражавших характер и увлечения ее обитателя. Все по-спартански. А может, Тим и был таким – серьезным, собранным, не выставляющим напоказ свой мир… Несмотря на то что наши приятельские отношения измерялись годами, я не знала о нем практически ничего: любит ли он сладкое, ходит ли в кино, читает ли книги, большая ли у него семья? Наверное, мое смущение объяснялось как раз тем, что я перешагнула порог чего-то личного… В душе перешагнула.
Тим сидел на кровати и затягивал шнуры объемного рюкзака. Белая майка подчеркивала загар, светлая челка, упавшая на лоб, добавляла внешности мальчишескую легкость, потертые джинсы с рваными полосками на штанинах завершали образ двадцатитрехлетнего парня, равнодушно относящегося к стильной одежде, предпочитающего удобство, естественность и свободу.
– Привет, – выдохнула я и подошла ближе.
– Привет, – Тим поднял голову и улыбнулся. – А я как раз собирался к тебе. Попрощаться.
«Только не это, только не это, – мысленно затараторила я, остановив взгляд на рюкзаке. Вжикнула «молния» бокового кармана, и в комнате запахло расставанием. – Не оставляй меня одну, не сейчас… Тим, пожалуйста, не сейчас!»
Медленно, но верно я превращалась в эгоистку.
– А куда ты уезжаешь?
– На Кавказ. Заскочил за вещами… Эдита Павловна наконец-то согласилась на мой отпуск. И не на двухнедельный, как три года назад. – Тим вновь улыбнулся, намекая на то, что моя бабушка не слишком-то часто балует служащих положенными каникулами. – Отпустила на месяц. Представляешь? Целый месяц. – Он сделал несколько шагов ко мне, взял за плечи и заглянул в глаза: – Что тебе привезти?
«А нельзя ли мне залезть в рюкзак и уехать с тобой? Тайно. Как в романах, которые я читала в деревенской библиотеке?»
– Какой-нибудь камушек, – ответила я, отводя взгляд в сторону. Передо мной плыли высоченные и бесконечные горы Кавказа. Горы-разлучницы.
Тим вернулся к кровати, подхватил рюкзак и огляделся, проверяя, не забыл ли чего. Он не торопился, и это было приятно. Будто не так просто оставить меня и уехать в далекие края…
– Месяц пролетит быстро, – произнес Тим.
– Ага, – согласилась я. – Счастливого пути.
Мне вдруг захотелось сбежать, спрятаться, скрыться! Слишком тяжелый выдался день. Я гнала прочь воспоминания о расставании с Павлом, но сердце еще всхлипывало и вздрагивало, хотя почти не болело – что-то оборвалось. Раз и навсегда.
Я поняла: это хорошо, пусть Тим сейчас уезжает, моя душа должна его ждать. Она должна надеяться, скучать, верить. Столько, сколько нужно.
– Счастливого пути, – уверенно повторила я и протянула руку, как год назад, когда мы договаривались сходить в кафе и поесть мороженого.
– Счастливо оставаться, – весело поддержал Тим, подошел и пожал мою руку.
Мы обменялись теплом и быстрыми взглядами.
Месяц – это, по сути, не так уж и долго…
Глава 2
«Анастасия, образумься!», или Казнить, нельзя помиловать
Аппетита не было. Я сидела за столом, ссутулившись, ковыряя вилкой то омлет, то скромную горочку порезанных соломкой огурцов. Я бы вообще не спускалась к завтраку, но бабушка объявила день нервным и велела мне находиться поблизости. Не знаю, чем я могла ее утешить, мне казалось, что я способна вызывать только раздражение. Нет, в груди не ныла грусть, и тоска не водила хороводы, наоборот, вчерашний день сделал меня сильнее и увереннее, но физически я почему-то ослабла. Наверное, перерождалась.
