Жизнь моя - Пейвер Мишель

Еще минутой позже из боковой улицы появились Плавт с офицером. Плавт увидел Тациту, топающую ногой и тщетно призывающую свою служанку, узнал ее, совершенно неправильно понял и, презрев протесты, галантно отправился на поиски заплутавшей рабыни. Чего, разумеется, Альбия и добивалась.

Поскольку офицер не мог оставить девушку знатного рода одну без охраны на многолюдной улице, Тацита вынуждена была ожидать в его обществе, пока Альбия не соизволит отыскаться. Решение отослать носилки домой стало казаться ей серьезной ошибкой.

«Получит же у меня загара шкура этой девчонки! Попадись она только в мои руки», — думала она, сжав зубы и пытаясь успокоиться, что было затруднительно, поскольку, стоя на углу улицы Этрусков и Холма Победы, они потихоньку отступали назад, чтобы пропустить народ. Тацита чувствовала себя в этом окружении неуютно. За ее спиной находилась сапожная мастерская, хозяина которой с его острыми глазками она всегда недолюбливала, справа стоял офицер, а слева был большой и неустойчивый кувшин с сезамовым маслом.

К ее раздражению, офицер был не расположен к беседе. Неужели он совсем не воспитан?

— Надолго в Рим? — живо поинтересовалась она, чтобы прервать молчание.

— Зависит от приказа, но не меньше чем на пару месяцев.

Удивительно, но его манера говорить свидетельствовала об образованности, и даже намека не было на провинциальный акцент. Но с такими светлыми волосами он наверняка из Галлии, хоть и всадник.

— Так значит, тебя влекут соблазны большого города? — заметила она с каплей презрения в голосе. — Большой, должно быть, контраст, после боев с германцами.

Сказав это, она как будто услышала голос своей матери: «Тацита, Тацита, постарайся, прикусить свой язычок. Если какие-то вещи приходят тебе на ум, это еще не значит, что ты должна о них говорить».

— Что ж, насчет германцев догадка неплохая. Постараюсь ответить тем же, угадав, что здесь делаешь ты. — Он смерил ее оценивающим взглядом. — Я бы сказал, что ты родилась и воспитывалась на Палатине, а развлекаешься тем, что наблюдаешь сирийские оргии. С безопасного расстояния, конечно. И разумеется, на коротком поводке.

— Как это понимать?

Он пожал плечами.

— Вероятно, у тебя строгий отец. Хотя я удивлен, что в твоем возрасте ты еще не замужем. Тебе сколько — семнадцать?

— Шестнадцать. — Его слова уязвили ее. Большинство подруг уже несколько лет были замужем. Но не ее вина, если отец никак не подыщет мужчину с кровью, достаточно благородной, достойного стать супругом единственной дочери.

— А что сказать о тебе? — сладко парировала она. — Ты, пожалуй, вдвое старше меня. Вероятно, у тебя жена и несколько отпрысков в каком-нибудь милом маленьком домике около мясного рынка.

Он выглядел удивленным.

— У меня нет жены, я — солдат.

— Это я заметила.

— А ты…

— А я не солдат.

Уголок его рта приподнялся. Рот был хороший, но на улыбку это было не похоже. Нечасто он, наверное, улыбается.

Теперь процессия была далеко впереди, направляя свой путь на юг — к Порта Капена и банкам Альмо. До них долетали лишь нестройные звуки цимбал и резкое пение.

Улица Этрусков возвращалась к своему нормальному состоянию, и торговцы готовы были приступить к обычному для себя делу: поддерживать самые высокие цены в Риме: «Но это товар такого качества, госпожа, которого ты нигде больше не найдешь». Воздух провонял запахами мочи, роз и прокисшего вина. Под ногами хрустели остатки приношений: разбитых чаш с цветами дикой груши и тонких стеклянных кубков с киннамоном, купленных специально для того, чтобы быть разбитыми об стену и стать мелкой, как пудра, благоухающей пылью.

Тацита пошевелила осколки носком сандалии. В веселенький же танец завлекла Альбия бедного старого Плавта. Где же эта гадкая девчонка?

— Так что, я был прав? Ты пришла посмотреть, как сирийцы проделывают эти вещи?

— Пожалуй, да.

— И что ты об этом думаешь? Нашла то, что искала?

Она нахмурилась. Ее способность к находчивым ответам внезапно иссякла.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Не знаю, зачем я пришла и что ожидала увидеть.

Нелепо, но она была готова расплакаться. Нечего ему ходить кругами, приставая к девушке со странными вопросами, это нечестно! Она постаралась сменить тему.

— Ты левша, — сказала она невпопад. (На пальцах здоровой руки у него были пятна от чернил.)

— Это удача для меня, что я растянул правую кисть.

— Удивляюсь, что на твоих руках есть следы от чернил. Не думала, что у солдат хватает времени писать.

— Я поэт.

— А говорил, что солдат!

— А разве я не могу быть и тем и другим?

Наконец-то она почувствовала твердую почву под ногами. Какой простор для насмешек! А против этого она никогда не могла устоять.

— Ну, конечно, можешь, — произнесла она с притворной торжественностью. — По крайней мере, можешь попытаться. Ты ведь в этом не одинок, не правда ли? В каждой толпе офицеров есть своя компания многообещающих писак. Я встречала людей вроде тебя на приемах у моего отца. Вы обладаете… назовем это «литературными устремлениями»… — Эту фразу она произнесла медленно, смакуя каждую каплю сарказма. — Мне кажется, я сумею угадать твое происхождение. — Ты — один из «Новых людей», не так ли? Твой отец был гражданином Рима, но, возможно, свежеиспеченным, из тех, кто вел дела в провинциях. Где-нибудь в нарбоннской Галлии.

Он с невозмутимым видом кивнул.

— Так я и думала. Разумеется, любящий папа купил своему сыну самое лучшее образование, какое только мог себе позволить. По разумным ценам, конечно. Хорошая местная школа, приличная, хотя и провинциальная, академия. Может быть, даже уроки греческого… недорогие.

— Совершенно верно. Мы ведь не могли позволить себе продолжительную поездку в Афины.

— Ах, правда? Какая жалость! Ты даже не представляешь, как много потерял!

— Напротив, представляю.

Это заставило ее смутиться, но, начав, надо было идти до конца. Она не забыла его замечание насчет поводка!

— Так ты решил, что, будучи в Риме, сможешь почерпнуть здесь местного колорита? Получить горстку идей для своего последующего шедевра?

— Это не было первоначальной причиной.

— А теперь стало?

Впервые он посмотрел ей прямо в лицо и выдержал паузу. Она почувствовала жаркий прилив крови к щекам.

— Да, — сказал он мягко, — как раз сейчас я действительно собираю идеи.

— Это грубо, дерзко и едва ли поэтично! — фыркнула она.

— Что тут поделаешь, я ведь солдат!

— А я думала — поэт.

— И я думал, что ты благородная госпожа. Кажется, мы оба ошибались.

В это время внезапно появился Плавт с нераскаявшейся Альбией и затопил их шквалом одышливых предисловий. Но едва старик погрузился в длиннейшее приветствие ее отцу, Тацита внезапно перестала слышать что-либо из того, что он говорил: Плавт назвал ей имя офицера, и она была слишком напугана, чтобы слышать еще что-то, кроме шума крови в ушах.

«Я поэт», — сказал офицер в своей небрежной манере. Но если бы Тацита знала, с кем она говорит, то ответила бы: «Нет, ты не поэт. Ты — Поэт. С большой буквы. Ты — Гай Кассий Виталий. Мы все читаем твои стихи. Мы знаем их наизусть. Ты — человек, сломавший все правила стихосложения, который не боится снять с себя кожу и написать, что он чувствует, в словах, которые взлетают и поют в крови, как неразбавленное вино».

Нет, ничего этого она не скажет. Она не сможет произнести ни слова. Она слишком испугана, чтобы открыть рот. И этого человека она оскорбила в лицо!

— Не знаю, что и сказать, — призналась она просто.

— Ну вот и сказала, — заметил он.

— Я не узнала тебя. Ведь я никогда раньше тебя не видела. Никогда не была ни на одном из твоих чтений.

— Я их не часто устраиваю. Редко бываю в Риме. — Он помолчал, а потом добавил: — Наверное, слишком много времени отнимают бои с германцами.

Она медленно кивнула, принимая это как наказание.

— Но ты читала мои стихи?