Сжигая мечты - Мицкевич Ольга

Мы долго бродили по шумной, напоенной июньским солнцем, Риге. Говорил в основном Глеб: о старом доме и крошечной лесопилке, доставшихся от деда; о планах перестроить древний амбар и сдавать комнаты любителям сельского туризма. О простом и понятном, но непостижимо далеком – о доме.

Когда небо начало затягивать фиолетовой дымкой, мы отправились на поиски места, где поесть и выпить. В тот момент напиться казалось мне лучшей из идей. Что мы и сделали.

В ту ночь, все еще будучи наивной девчонкой и испытывая тягу к драматизму, я потащила Глеба на Вантовый мост 2. Остановилась на середине, чувствуя, как ветер треплет волосы, замахнулась и швырнула тонкое колечко-обещание в черные воды Даугавы 3. Глеб едва успел удержать меня, так сильно я перегнулась через перила над живой, бурлящей темнотой реки.

На том мосту Глеб пообещал мне, что все будет хорошо, и я поверила. Вновь. Стояла, уткнувшись ему в грудь и рыдала, пока от слез не заболело лицо. Мимо проносились машины, гудел ветер в тросах, а с неба равнодушно смотрели бледные звезды.

Утром Глеб уехал, а я решила не возвращаться домой на лето. Сдала сессию, нашла работу. На это потребовалось время, но, в конце концов, я смирилась, встряхнулась и продолжила жить дальше.

С той ночи мы с Глебом больше не виделись, хотя он пытался поддерживать связь. А я… Мне было неловко после короткого мига на мосту, когда я дала волю эмоциям и показала свою слабую, уязвимую сторону.

И от того, что он старший брат Стаса.

3.

Возвращаться всегда трудно – к людям, местам или воспоминаниям. Порой они жалят больнее, режут глубже. За пять лет моя жизнь сильно изменилась, стала ярче, чем была бы, останься я в Дундаге. Я правда ни о чем не жалею. Но вернуться сюда – это все равно что вернуться в прошлое: в крошечный, сжатый мирок, где все всё про всех знают, а сплетни – обыденная форма общения. Где любопытные взгляды жгут спину, а, стоит обернуться, как на лицах вспыхивают фальшивые улыбки. Где все личное, сокровенное вывернуто и подано на блюде к полуденному чаю – налетай!

Да, пять лет прошло, а время здесь будто скованно в янтаре.

– Ты совсем ничего не ешь, – хмурится мама, забирая у меня бокал и протягивая вместо него тарелку с закусками. – И ты не поздоровалась с сестрой.

– Она со мной тоже не поздоровалась, – равнодушно отзываюсь я.

– Перестань! – тонкая паутина морщинок на мамином лбу становится заметнее. – Всему этому давно пора положить конец. Столько лет прошло, Бога ради! Ты же не можешь игнорировать сестру вечно.

Я молчу. Не дождавшись ответной реакции, мама впивается в меня взглядом, но я выдерживаю. Это дорога с двухсторонним движением, мам.

Если быть честной, то злости к сестре у меня давно нет. Как и чего-либо другого, в том и проблема. Глядя на них двоих, рука об руку прогуливающихся по комнате, я не испытываю ничего, и от этого мне немного жутко.

– Линда была очень занята подготовкой к свадьбе, – поджав губы, произносит мама.

– Все четыре года? Брось мам, – я отставляю тарелку и вновь беру в руки бокал. Если я и была голодна, то теперь мне кусок в горло не лезет.

– Подготовка к свадьбе – дело хлопотное, знаешь ли, – игнорируя мое замечание, продолжает мама. – А она же еще учится, и работает. У нее совсем нет времени. И ты, как старшая сестра, должна сделать первый шаг к примирению. Извиниться.

Я смотрю на маму – на сухую, жесткую линию алых губ, на упрямо вздернутый подбородок и устремленный мимо меня взгляд – и не могу понять, что со мной не так. Почему, что бы я ни делала, в маминых глазах Линда все равно делает это лучше? Почему я поддалась уговорам и приехала на эту свадьбу, хотя гораздо охотнее залезла бы в ванну, наполненную ядовитыми муравьями? Почему я стою в неудобном платье, обутая в выбранные мамой туфли, которые мне жмут, и выслушиваю отповедь о том, что мне надо помириться с сестрой? Мне это совсем не надо.

– Почему ты ни разу не была на моей стороне, мам? – вдруг спрашиваю я, и мамино лицо дергается, как от удара. И я вновь ничего не чувству, разве что легкое головокружение от шампанского. – Она поступила гадко. Если кому и просить прощения, то Линде. Не мне.

– Это не справедливо, – отзывается мама.

– Хоть в чем-то мы согласны.

– В жизни бывает всякое. Так сложилось и глупо копить обиду.

Я вижу, как папа начинает пробираться к нам с противоположного конца комнаты, почуяв неладное. Чувствуя нарастающую дрожь в груди, я ставлю бокал на подоконник: часть содержимого выплескивается, а тонкий хрусталь жалобно звенит от грубого обращения. Смотрю на маму в упор, не давая ей отвести взгляд.

– Он был моим женихом. Моим женихом, мама, – я стараюсь говорить тихо, но кое-кто из стоящих рядом все же замирает, прислушиваясь. – А Линда просто забрала чужое, даже не потрудившись объясниться.

– Стас не вещь, чтобы его забрать, – шипит мама.

– Дело вовсе не в Стасе, мам! Когда ты уже это поймешь?

Окончание фразы приходится на паузу в музыке и вот уже все головы повернуты в нашу сторону, а разговоры стихли.

– У вас все в порядке? – нервно спрашивает подоспевший папа.

– Она, как всегда, устраивает сцену, – раздраженно отмахивается мама.

– О, да Бога ради! – больше не сдерживаясь, и не особо заботясь, кто что подумает, я хватаю полупустой бокал и направляюсь к будущим новобрачным. Линда заметно бледнеет, но старательно держит лицо, а Стас выглядит испуганным, что доставляет мне некоторое удовольствие.

– Линда, Станислав, – торжественно произношу я в неестественной тишине, высоко подняв бокал и широко улыбаясь, – от души поздравляю вас с предстоящим радостным событием! Вы действительно заслуживаете друг друга.

Щека у Стаса дергается, а на шее и груди Линды выступают некрасивые красные пятна. Она коротко кивает, сжав губы и вцепившись одной рукой в локоть Стаса, а второй – в нежную ткань платья, отчего на лавандовой глади появляется уродливый мятый комок.

– Так хорошо, мама? – развернувшись, спрашиваю я.

В и без того душной комнате разом становится на пару градусов жарче. Воздух вибрирует, как бывает только летом, перед грозой. Мама шумно дышит, но молчит. Папа, незаметно оглядывая гостей, покусывает кончик усов.

– Я говорила, что ее не надо звать, – шипит за спиной Линда. – Я говорила, что она все испортит!

Невольно сжав кулаки, я оборачиваюсь. В груди все стягивает от досады и злости, от осознания, что я здесь лишняя. Смотрю на Линду, потом на Стаса. Чуть поодаль замечаю белые лица его родителей и высокую фигуру Глеба. Ухмыльнувшись, он приподнимает свой бокал. «Так их» – произносит одними губами. И мне внезапно делается легче – я не одна в этом хаосе.

– Рада была видеть тебя, сестра, – произношу я, глядя на Линду, и в этот раз улыбка выходит совершенно естественно.

Потом разворачиваюсь и выхожу. В комнате наверху меня ждет сумка, а у ворот – верный, старый Форд.

Возвращаться всегда трудно, да. Но, порой, это необходимо, чтобы двигаться дальше.

4.

Уже в комнате я понимаю, что никуда мне не уехать, по крайней мере не сегодня. У меня в крови играют три бокала шампанского, а последнее, что я ела – это черствый бутерброд на заправке часов в девять утра, не позже. В комнате сухо и душно. Когда я плюхаюсь на кровать и шумно выдыхаю, в солнечных лучах вздымаются и кружат крошечные пылинки. Все бы сейчас отдала за трезвую голову! Но, делать нечего, придется ждать утра. Приняв неизбежное, я скидываю туфли, платье, и иду в душ.

Нашему дому чуть больше семидесяти лет, он передавался по папиной линии и, со времен первого владельца, много раз перестраивался. При последнем ремонте гостиная и кухня на первом этаже увеличились в размерах почти вдвое, а все три комнаты на втором обзавелись отдельной ванной и туалетом. Кто-то скажет, что для Дундаги это небывалая роскошь, но мой отец всегда умел вкладывать деньги и выбирать прибыльные отрасли для бизнеса. Это не сделало родителей баснословно богатыми, но позволило им не тревожиться о своем финансовом будущем.