Руфь Уолкер - Мишель
— Но тебе очень хочется, чтобы я занимался более почтенным бизнесом и в глазах бомонда слыл респектабельным человеком, таким, чтобы тебе не стыдно было появиться со мной в твоем так называемом свете, так ведь? — спросил папа, и Мишель вздрогнула — столько горечи было в его голосе.
— У тебя диплом Принстона, ты магистр экономики и мог бы заниматься всем, чем захочешь, — сказала мама. — Твой цирк — это не бизнес, а бесконечная головная боль. Ты выбиваешься из сил, чтобы эта контора хоть как-то-продолжала функционировать, да еще твой отец дышит тебе в затылок… Когда вы покончите с вашим гладиаторством? Неужели вы не понимаете, что занимаетесь ерундой?..
— Нет, не ерундой! Цирк — это не просто средство зарабатывать на жизнь. Мы женаты с тобой восемнадцать лет, а ты по-прежнему никак не хочешь понять, что значит для меня цирк. Но вспомни: в тот самый день, когда мы поженились, я предупредил тебя, что никогда не брошу своего дела, потому что оно у меня в крови. Я знал твое отношение к цирковой жизни и потому не просил тебя разделить со мной мою страсть — если ты того не пожелаешь сама. Свою часть договора я выполнил…
— Ты прямо как банкир, толкующий о займе, — холодно оборвала его мама.
— А разве не банкиром ты желала бы меня видеть? — живо спросил папа.
Мишель, сидя у двери, зажала рот руками, чтобы не рассмеяться. Папа с его шуточками, добрыми глазами и широкой улыбкой — и банкир? Мишель видела нескольких банкиров — в темных костюмах, с холодными рыбьими глазами. Они иногда приходили и разговаривали с папой и дедушкой Сэмом. Папа — и вдруг банкир! Это очень смешно, даже Мишель это ясно. Неужели мама этого не понимает?
— Не вижу ничего плохого в том, чтобы быть банкиром, — сообщила мать. — Мой прапрадедушка был банкиром…
— А твой отец — нет. Иногда я думаю, есть в тебе хоть что-то от него или нет? То, что от матери ты ничего не унаследовала, это мне ясно как дважды два…
Тут папа сказал что-то еще, но Мишель не расслышала. И снова наступило тягостное молчание. Когда мать заговорила, голос ее зазвучал так странно, что Мишель неудержимо захотелось просунуть нос в дверь и посмотреть, что же там происходит.
— Ты правду говоришь?
— Ну, Викки! Мне ли не знать, кто моя теща.
— И давно ты в курсе?
— Отец сказал мне об этом сразу после того, как мы, не спросив его родительского благословения, зарегистрировали наш брак.
У мамы вырвалось словечко, от которого Мишель буквально подскочила на месте.
— Он не имел права… И потом, он никогда не одобрял твой выбор… Но ты… почему ты никогда не говорил мне об этом?
— Я полагал, что эта тема тебе неприятна.
— А почему же сегодня ты решил нарушить обет молчания?
— Чтобы напомнить: в жилах Мишель течет кровь не одних Сен-Клеров. Между прочим, ей уже четырнадцать. Осенью ты ее отсылаешь в Бостон, в этот пансион для благородных девиц. И уж что-что, а провести лето с цирком она заслужила!
Мама попробовала заговорить, но папа продолжил:
— Подожди, дай мне сказать. Я уступил твоему желанию насчет этого пансиона, потому что устал с тобой дискутировать. Но уступи в конце концов и ты! Кстати, тебе в цирке тоже всегда будут рады.
— Нет уж, спасибо! Майкл, ты ведешь себя нечестно. Разве я запрещаю тебе брать Дэнни? Ты каждое лето таскаешь его с собой, и я покорно молчу, поскольку понимаю, что здесь решающее слово за тобой. Но с Мишель все обстоит иначе. Неужели ты этого не понимаешь? Я хочу, чтобы она стала образованной девушкой, чтобы увидела другой мир, других людей. Что хорошего она увидит в твоем цирке?
— Я не собираюсь с тобой спорить, мы слишком часто говорим на эту тему. Мишель уже достаточно взрослая, чтобы провести все лето с цирком. Если ты за нее беспокоишься — приезжай, будешь за ней присматривать. Все в твоих руках! А если речь зашла о честности, то имей мужество признать, что Мишель обожает цирк. Разве это честно — лишать девочку такой радости только потому, что тебе не дают покоя твои предрассудки?
— Как я понимаю, ты это твердо решил?
Папа ответил не сразу. Но вот он заговорил, и в голосе его было столько тепла и ласки, что Мишель улыбнулась.
— Викки, мне будет так не хватать тебя летом!
— Я тоже буду чувствовать себя одинокой, — тихо сказала она.
— Так приезжай к нам на все три месяца! Если тебе будет скучно — можешь заняться нашей рекламой. Не хочешь рекламой — займись хотя бы благоустройством нашего пульмана. Ты же прекрасно знаешь, что в цирке всегда найдется чем заняться. Если тебе не нравится походная кухня, я буду заказывать еду в местных ресторанах или найму себе персонального повара — если, конечно, ты этого захочешь. Будь рядом — это все, о чем я тебя прошу.
На этот раз молчание оказалось таким долгим, что Мишель, не утерпев, осторожно заглянула в щелку двери. Мать, одетая в одно из своих длинных домашних платьев, поджав ноги, сидела на диване около камина. Папа, очень красивый в своем темно-коричневом халате, облокотившись о каминную полку, пристально смотрел на нее.
Заметив на лице отца улыбку, Мишель сосредоточила все свое внимание на матери, и по ее порозовевшему лицу и задумчивому взгляду поняла, что поездка пока не отменяется. Но секундой позже мама поджала губы, ее лицо приняло обычное непреклонное выражение, и сердце Мишель оборвалось. Сейчас мама отговорит папу, и снова ей, Мишель, все лето киснуть дома, заниматься верховой ездой и музицированием, упражняться во французском и литературе (нет чтобы в математике — это предмет что надо!). Счастливчик Дэнни, всегда ему везет — не то что ей…
— Хорошо. Можешь брать с собой Мишель, — проговорила мать. — Но осенью она уезжает в Бостон.
— А ты? Ты поедешь с нами?
Мама затеребила ворот платья и опустила глаза.
— Не могу. Я там буду только мешать. Ты же даже в свободное время будешь заниматься своим бизнесом…
— Нашим бизнесом, Викки!
— Он никогда не был моим. Я всегда была в цирке чужой.
— Не могу с тобой согласиться… но… будь по твоему. И все-таки я хочу сказать тебе, дорогая, вот что! Ты можешь сколько угодно вводить Мишель в эти твои высшие сферы, но однажды она вернется в цирк. Все будет именно так, Викки. Вот увидишь. Цирк у нее в крови.
— Цирковая лихорадка — болезнь не врожденная, и слава Богу, что так. Не спорю, она очень любит быть рядом с тобой. В ее глазах ты просто бог. Иногда я себя спрашиваю: чем ты так ее околдовал? Ладно, пусть едет, а я буду готовиться к тому, что она вернется домой совершенно неузнаваемой. Когда в прошлом году я отпустила ее на неделю, она приехала домой коричневая от загара, совсем как какая-нибудь…
