Вика Милай - Re:мейк
– Ты, кстати, зря веселишься, – предупредила Ирина. – Катя рвет и мечет. Жаждет крови. По секрету, я слышала, у нее подруга, какая-то мотальщица-прядильщица, метит на твое место.
Катя затребовала объяснительную записку. Весь день ушел на ее составление. Я писала, отдавала Кате, она просматривала ее и, не найдя веской причины для прогула, побелевшими губами цедила: «Не подходит. Перепиши». Я в корне меняла сюжет и переписывала.
– Не знаю, не знаю, как это понравится Шершневу? В лучшем случае, ты останешься без премии. Но это в самом лучшем, – она зловеще прожигала меня глазами.
Вечером я едва дождалась Андрея.
– Малыш, пошли ты их всех подальше, – сказал он, как только я рассказала про Катю. – На тебе лица нет. Увольняйся. Моей зарплаты нам вполне хватит. Потом подыщешь себе что-нибудь.
Я поняла, чего мне так не хватало до встречи с Андреем. Таких слов. Защищенности. Уверенности.
Его зарплаты нам хватало еле-еле, когда мы увязли в ремонт и постройку самолета, но тогда я была спокойна и горда, что не одна.
– Ты умрешь со скуки дома, – предостерегали подруги, а у меня не стало свободного времени. Я шила портьеры и пропадала в магазинах, подбирая к ним кисти, светильники и обои. Сторожила хохлов, которые делали ремонт, разделив перегородками ванную комнату от кухни, и зычно переговаривались:
– Сырожа, ты мэне скажи, шо я класс!
– Нэхай твоя жинка скаже.
И отмывала после них мучнистый от цементной пыли пол. Моими усилиями через пару месяцев квартира приобрела «божеский вид», но Александра Петровна больше не появлялась. Андрей подолгу задерживался на работе, иногда допоздна сидел в клубе и строил на пару с Бессоновым самолет, иногда навещал маму, если требовалась его помощь, но выходные мы всегда проводили вместе, выбирались на аэродром или на дачу к моим родителям. Как и когда в летном клубе узнали, что мы с Андреем живем вместе, я не знаю. Но отныне директор клуба смотрел на меня с тем же немым и смущенным обожанием, что и на Андрея, словно я была частью его – рукой или ногой. Из-за ненастной погоды я часто простужалась, и Андрей запретил мне летать на дельтаплане.
– Читай РЛЭ. Смотри видео. Весной начнем учиться на «Яке», – сказал он.
– А что именно читать?
– Все читай, все учи. Буду спрашивать.
Для меня это было равнозначно подготовке к изучению китайского языка по английскому самоучителю. Перелистывая РЛЭ, я впадала в глухое отчаяние, но боялась признаться в этом Андрею. От одной подготовки к полету мне нехорошело, а осмотр самолета, проведи я его по инструкции, мог затянуться на неделю.
Андрей не признавал и не представлял жизни без полетов. Я не представляла жизни без него. Отказаться от обучения означало потерять его уважение – думала я, – а это все равно что потерять его.
Ольга, наконец, взбунтовалась:
– Ты меня хоть в гости пригласишь? Или никого не видишь, кроме своего Андрея? Я уже забыла, как ты выглядишь. Хоть познакомь.
И все как-то не получалось. Время и люди ускользали, я действительно никого не видела, кроме своего Андрея. Незаметно наступила и прошла зима, темная, хлябная, без морозов, с мелкими дождями и низкими туманами.
Неожиданно Ольга пригласила в театр.
– Бери Андрея, – сказала она, – и приходите в Консерваторию. Гастроли грузинского театра. Как раз недалеко от вашего дома. Пропадают два лишних билетика. Ты же любишь Вильяма нашего Шекспира. Грузинский Гамлет. Ты такое видела?
Андрей согласился. Договорились встретиться у входа в театр за десять минут до начала спектакля.
Я не виделась с Ольгой несколько месяцев и удивилась резкой перемене в ней. Она потускнела и обветшала, как ноябрьское небо.
– Марина, все надоело, не представляешь как, – отвечала она на мои вопросы. – Пошла на курсы. Теперь кукол шью. Не могу даже видеть мужиков. Смотрю по сторонам и понимаю, что со всеми встречалась. И с тем и с этим. Может, я старею, Марин? Детишек уже хочется. Сколько можно скакать? Надоело. А им секс на пару раз подавай и все. Вон тоже идет мужик, – Ольга неприязненно сощурила глаза. – И с ним встречалась. Паранойя какая-то.
Нам навстречу шел Андрей. Я засмеялась.
– Это и есть мой Андрей.
– А-а, – неуверенно протянула Ольга, – значит, не он.
В театре я сидела как на иголках. Андрей был невозмутим. Улыбался. Угощал нас в антракте шампанским. Шутил. Меня насторожила Ольга. Она была излишне возбуждена, не к месту смеялась, и чем тщательней она маскировала правду, тем явственней она была: они действительно встречались. Андрей так же, как и я, когда-то пользовался услугами сайта знакомств, но ни разу об этом не сказал. Подозрительность, как кислота, разъедала меня изнутри. Я вспоминала, как он горячо отчитывал меня за придирчивость, узнав, как я знакомлюсь в Интернете. Вспомнила задержки на работе и рассеянно смотрела, как Гамлет жег в ведре рукопись с известным монологом, выкрикивая грузинские ругательства. Призрак танцевал лезгинку. Гертруда пела голосом Нани Брегвадзе. Я едва досидела до окончания спектакля.
– Как хорошо, что Шекспир не дожил до такой постановки, – сказала я на обратном пути.
Шли пешком. Сеял мелкий дождь.
– Надо было все-таки на машине поехать, – ответил Андрей. – Послушай женщину и сделай наоборот.
– Спасибо на добром слове, – разозлилась я. Домой дошли молча. Я проговаривала про себя обидные слова: «Так, женщина, значит, для тебя дура» и сама отвечала за Андрея. Ссора, о которой Андрей не подозревал, достигла кульминации, когда мы вошли в подъезд. Обидевшись, я ушла спать в другую комнату, а утром, едва проснулась, кинулась к компьютеру Андрея...
Беда, принято говорить, не приходит одна. Но она и вправду не шлет гонцов и уведомительных писем, как поступает счастье. Беда вваливается в прихожую с толпой неприятностей без предупреждения, как дальние родственники из Челябинска.
Мама поступила в больницу поздней ночью, а к утру, когда мы с папой вошли в палату, уже обжилась. На тумбочке стояли пакет сока, кружка, рулон туалетной бумаги. Мама лежала в халате и листала журнал. Ночью, еще в приемном покое, ей вкололи лекарство, и дикая, опоясывающая боль утихла. Дежурный врач поставил диагноз: «Острый панкреатит».
Маме предстояло сдать анализы, пройти исследования. Едва папа вошел в палату, беспомощное выражение слетело с ее лица. Она слабо улыбнулась. Лечащий врач, с закатанными рукавами и бурым носом, похожий на мясника, топтался у койки. Голос напротив был тонким и порой срывался подростковым фальцетом. Он сыпал терминами, строил предположения. Мы с папой ничего не поняли, кроме того, что все принесенные нами продукты исключены из маминого рациона. Уходя, он сказал:
