Кэтрин Куксон - Год девственников
– Послушай, дорогой, – обратилась к мужу Аннетта. – Ты знаешь, что мне предстоит сделать сегодня утром?
На мгновение лицо Дона скривилось, и он печально ответил:
– Да, да. Несправедливо, что тебе придется вынести все это в одиночку. Мне тоже следовало бы быть там. Я должен, должен.
– Не волнуйся. Насколько я представляю, все закончится, едва успев начаться. Так и будет. Я не стану об этом беспокоиться.
– Ты уверена? Потому что после всего они…
– Не произноси – „мои родители". Мы же уже обсудили это. – Аннетта наклонилась над Доном, поцеловала его и улыбнулась: – Помнишь тот день, когда я сказала тебе все, что думаю о своих родителях, и ты чуть не задохнулся от смеха? Я чувствовала себя ужасно, когда говорила такие вещи. Но ты смеялся до слез, помнишь? Затем ты рассказал мне о своей матери. Я всегда знала, что она не отпускала тебя от себя, нянчилась, даже более того… Но ты так смешно рассказывал об этом, и мы прижались друг к другу, смеялись. Помнишь?
– Да, да. – Дон провел пальцами по ее лицу. Голос его надломился, и он спросил: – Почему это случилось с нами?
Аннетта ответила не сразу:
– Я задаю себе этот вопрос уже много недель.
Мышцы на лице Дона напряглись, и он произнес ужасную вещь:
– И ты сказала себе: он никогда не сможет любить меня снова.
– Нет, нет, – голос Аннетты был тверд. Она выпрямилась. – Потому что ты действительно любишь меня, а я тебя… даже без этого.
– Аннетта! – Дон опять протянул к ней руку. – Не обманывай себя. Это тоже часть жизни.
– Да, но у нас уже было много этой жизни, разве не так? – Голос ее дрогнул. – Вспомни: я ношу результат этой жизни, – Аннетта погладила себя по животу и, пряча слезы, придала голосу веселость: – Сегодня я хочу спать с тобой, так что двигайся-ка, Дон Кулсон. – Слегка похлопав его по плечу, она мягко развернулась. – Ну, я буду собираться.
Через полчаса Аннетта была в машине. Поездка до ее дома займет не больше пяти минут. Она точно знала, где найдет своих родителей, приехав туда к десяти часам. Отец будет у себя в кабинете просматривать доклады, присланные из его магазинов – четыре бакалеи и одна фруктовая лавка. И еще антикварный магазин в верхнем квартале города и лавка старых вещей. Потом он выйдет из дома проверить, как идут дела в его магазинах. Он нарочно заходит в них в разное время, чтобы застать служащих врасплох. Говорят, что работники у него долго не задерживаются. Во всем городе он был самым суровым хозяином, не терпел даже мелких нарушений…
А мать уже побывала на кухне и отдала Полли распоряжения о том, что готовить на сегодня. После проверила кладовую и холодильник. И запасы в буфете. А поскольку сегодня четверг и днем в гостиной состоится собрание „Союза женщин-католичек", она, вероятно, уже напомнила Дженни и Саре об их еженедельных обязанностях.
Мать настаивала, чтобы после обеда те надевали чепчики с оборками и передники. Аннетту всегда интересовало, как Дженни смогла продержаться в доме столько времени, ведь она ненавидела носить все это. Однажды Аннетта заметила, как та сорвала с головы чепчик и швырнула его на пол в кухне, затем подняла и с улыбкой спросила ее: „Вы же никому не расскажете, мисс?" И Аннетта услышала, как Полли сказала: „Конечно, она не расколется, ведь иначе она не получит в одиннадцать часов свой пирог с вареньем". У них в доме ели только по расписанию… Дверь открыла Сара.
– Доброе утро, мисс, – поздоровалась она. – Ведь, правда, холодно? Сопли в носу замерзают. Ну а как идут дела у вас?
– Прекрасно, Сара. А у тебя?
– Вы же меня знаете, мисс. Все жду того богатого мужчину, перед которым я не смогу устоять.
Это было ее обычное заявление, на которое Аннетта отозвалась:
– Ну, если он встретится на моем пути, я попрошу его поторопиться. – Так они обычно и перешучивались. Сара, Полли, Дженни и их предшественницы были единственной отдушиной в доме. – А где мама?
– В своей комнате, мисс.
– С Полли и Дженни все в порядке?
– Да, мисс, – голос Сары звучал почтительно. – Было бы хорошо, если б вы зашли на минутку к нам перед тем, как уйти.
– Постараюсь, но сомневаюсь, что сегодня это мне удастся.
Сара промолчала, показав тем самым, что она понимает ситуацию в семье.
Хотя дом и выглядел внушительно, холла в нем не было. Сначала шел длинный широкий коридор, который поворачивал в другой, короткий. Аннетта свернула в него и постучалась в первую дверь. Прошло несколько секунд, прежде чем раздался голос:
– Войдите!
Она очутилась в комнате, которая всегда напоминала ей часовню: в углу небольшой алтарь с распятием и предстоящими фигурами Марии и Иосифа, справа от алтаря – прикрепленная к стене стеклянная купель. У алтаря скамеечка, на которую становятся коленями во время молитв и с которой – Аннетта была уверена – ее мать только что поднялась.
– Здравствуй, дорогая.
– Здравствуй, мама.
– Ты сегодня рано.
– Да, наверное.
– Как Дон?
– В основном, как всегда… Мама?
– Что, моя дорогая?
– Мне нужно кое-что тебе сказать. Сядь. Миссис Эллисон пристально посмотрела на Аннетту. Она не привыкла слышать такие слова, как „сядь", – по крайней мере, от собственной дочери. Она села, заметив, что дочь осталась стоять.
– Ну, сажусь. Так что ты хочешь мне сказать?
– Свекровь вчера вечером забрали в психиатрическую лечебницу Каунти.
– Что-о? – Миссис Эллисон приподнялась в кресле, затем, тяжело дыша, села обратно. – Хотя это неудивительно. Уинифред всегда была, как натянутая струна. Но все же чем это вызвано? Какой-то скандал?
– Да, можно сказать и так.
Мать уставилась на Аннетту, беззвучно открывая и закрывая рот:
– Из-за тебя?
– Точно, из-за меня… Знаешь, мама, я беременна. У меня будет ребенок. Удивительно, как ты не заметила. Конечно, я носила свободные платья и пальто. Но вообще-то ты едва обращала на меня внимание…
Аннетта увидела, как рука матери прижалась к лицу: большой палец вдавлен в одну щеку, остальные – в другую, и кожа вокруг них, обычно бледная, порозовела.
– Боже мой! – глухо воскликнула мать, почти зажав рот ладонью. – Я знала, что что-то произошло. Что-то, что мне следовало предвидеть. Но только не это. О-ох… Твой отец… – Она отняла руку от лица, положила ее себе на макушку, как бы вдавливая себя в кресло, и пробормотала: – Господи!
Миссис Эллисон дважды вне молитвы упомянула имя Господа, до того сильно поразила ее новость. Но все же она не повысила голос. И в этом заключалось различие между двумя матерями: Уинифред криком выражала свой гнев, в то время как ее собственная мать умела сдерживать себя. Как же, приличия должны быть соблюдены!..
