Плам Сайкс - Блондинки от «Бергдорф»
— Пожалуйста, дай мне позвонить…
— Лучше отдохни, — мило улыбнулась она и вышла из комнаты. Но оставила сотовый на постели. Я набрала номер Зака, и после моего обычного торга с ассистенткой он все же подошел к телефону.
— Да, — сказал Зак вполне нормальным тоном. Может, ничего такого не случилось?
— А если нам встретиться и… ну, понимаешь… обсудить…
— Я слишком занят, — перебил меня Зак.
— Но это очень серьезно. Нам нужно поговорить, — настаивала я.
— Я уезжаю из города. Потом перезвоню, — бросил он и отключился.
Меня охватило отчаяние. Даже зная, что Зак вел себя возмутительно, я, кажется, все еще любила его. Нет ничего мучительнее, чем безумно любить кого-то, кто больше не влюблен в тебя безумно. Как мы могли дойти от «до чего же забавно, что ты не умеешь готовить» до такого? Я чувствовала себя героиней одного из омерзительно тоскливых и до ужаса угнетающих фильмов с Мэрил Стрип, где все живут на окраине, носят дешевую одежду и не понимают, что происходит с их отношениями.
— Теперь я никогда не верну его, — запричитала я, когда Джулия заглянула в спальню. — До чего же мне тяжело! Я позвонила, и он сказал, что уезжает из города!
— Не понимаю, почему ты нарываешься на новые оплеухи, — раздраженно пожала плечами Джулия. — Я же говорила, он чудовище, и ты только сейчас получила очередное доказательство.
Я понимала, что Джулия права, но легче от этого не становилось. Подобные иррациональные модели поведения присущи многим нью-йоркским девушкам: чем хуже мужчина обращается с ними, тем отчаяннее они борются за него. Если им удается снова заполучить его, он еще больше издевается над ними. Тогда они сами разрывают все отношения, потому что он жесток и подл, впрочем, как всегда, а они выглядят нормальными, рациональными и собранными. Основной смысл эксперимента — отвергнуть самой, вместо того чтобы быть отвергнутой. Уж Джулии, кажется, следовало бы это понять, поскольку она, возможно, самая иррациональная девица в городе.
Правда, Джулия очень старалась развеселить меня. Но почему-то все, что бы ни сказала она или кто-то другой, угнетало меня еще больше. Особенно когда Джулия заявила:
— Он не заслуживает такой классной и хорошенькой девушки, как ты.
Мне стало совсем плохо. Видите ли, именно это я сама говорю не особенно красивым или шикарным девушкам, чтобы утешить после того, как их бросил очередной бойфренд.
Я не покидала гостевую спальню Джулии трое суток. Зак ни разу не позвонил. У меня развился тяжелый случай «разрыврексии», болезни, которая поражает всех девушек в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, когда анорексия приобретает угрожающие формы и ты вполне можешь влезть в детские размеры. Я ничего не могла есть, даже ванильные кексы, заказанные Джулией специально для меня в кондитерской «Магнолия». Кожа да кости — вот все, что от меня осталось. Лара честно старалась утешить меня, повторяя, что хотела бы заполучить «разрыврексию» и не тратить целого состояния на специалистов по питанию и личных тренеров. Но правда заключалась в том, что я выглядела, как зубочистка, и чувствовала себя большим кровоточащим куском плоти, чем-то вроде сырого бифштекса. Только лучше уж быть бифштексом, потому что бифштекс нужен всем, а я не нужна никому. То есть самое время поселиться в Отеле, где разбиваются сердца, когда чувствуешь себя менее желанной, чем сырое мясо.
Имелись и другие признаки того, что со мной очень-очень неладно. Например, я могла слушать только одну музыку — Мэрайя Кэри, что в обратной перспективе кажется еще тревожнее, чем «разрыврексия». Когда Джулия предложила позвонить Ксении, польской маникюрше, овладевшей всеми новыми приемами и трюками, предлагаемыми журналом «Дабл-ю», я пробормотала: «Нет, спасибо». Должно быть, это было самой настоящей клинической депрессией. И в депрессию впала я, настолько помешанная на уходе за руками, что мои ногти начинали болеть, если хотя бы полдня обходились без розового лака «Кэнди Дарлин». Но знаете что? Ноющие ногти — ничто по сравнению с испытанной мной болью.
На четвертый день Джулия объявила, что ведет меня развлечься. Близнецы Вандонбилт устраивали благотворительный ленч в пользу школы для гватемальских девочек. Близнецы заставляли Джулию ужасно стыдиться себя, поскольку были гораздо богаче, но всегда вели себя скромнее некуда и постоянно помогали другим людям.
— И знаешь, вечно склоняют головы набок, словно в самом деле слушают тебя, а сами говорят еле слышно, ну прямо идеальные создания. Однако в минуту слабости едут к «Барниз», тратят миллиарды на косметику и полагают, что этого никто не замечает, — сказала Джулия.
— Не хочу, идти. Мне так стыдно. Не могу выйти из дома. Лучше просижу тут до самой смерти.
— Послушай, солнышко, я тоже не хочу идти, но эти девицы Ванди — мои кузины, и мне нужно показать, что я так же щедра, как они. Не понимаю, почему они живут в этой средненькой квартирке и носят средненькую одежду, хотя могут иметь лучшее, что предлагают Дольче и Габбана! — воскликнула Джулия и тихо добавила: — Не оставаться же тебе здесь вечно. Когда-то нужно показаться на людях.
Я сползла с постели и каким-то образом умудрилась одеться. Взглянув в зеркало, я ужаснулась: волосы напоминали солому, лицо отекло. Брюки спадали с бедер, а майка болталась, как на чучеле. Я почти не отличалась от жалких фанаток Марка Джейкобса, вшивающихся по субботам у магазинов Марка на Бликер-стрит. Разница состояла в одном: они выбрасывают уйму денег на то, чтобы выглядеть такими истощенными. Но Джулии, надевшей жизнерадостный розовый сарафанчик, понравилась моя безутешная внешность.
— Настоящий героиновый шик! — констатировала она — Ванди покончат с собой от зависти, увидев тебя!
Я подумала: должно быть хоть что-то положительное в этом визите.
Джулия хотела сначала заехать в «Пастис» выпить чашечку кофе с молоком без кофеина.
— У меня бесшабашное настроение. Хочу в даунтаун! — объявила она.
Я пришла в ужас: «Пастис» — едва ли не самое оживленное место в Нью-Йорке. Вдруг там окажутся люди, которые сразу определят, что я только что разорвала помолвку?
— Не волнуйся, — отмахнулась Джулия, заметив мое беспокойство. — Вряд ли мы наткнемся там на знакомых. Никто не заглядывает в Вест-Виллидж до двенадцати.
Пока водитель вез нас в даунтаун, мне стало немного легче. Хорошо наконец подняться с постели, и очень приятно сидеть в новой машине Джулии, микроавтобусе с роскошными сиденьями цвета жженого сахара.
Я больше не рыдала. Не билась в истерике. Я даже болтала на посторонние темы, пока мы мчались по Пятой авеню.
