Пат Бут - Сестры
Смех Фоли опроверг его предположение.
– Ни в коем случае. Ни в коем случае. Все пространство здесь – открытая клоака, я почти вижу бактерии. Выкидывать на это деньги – все равно что мочиться на стену. – Он ласково привлек к себе ребенка, взяв его за костлявое плечико, запуская пальцы в спутанные черные волосенки.
Доктор Чандерсава недоверчиво посмотрел на него. Вроде бы всегда считалось, что американцы склонны выбрасывать деньги на ветер.
– Но, доктор Фоли, ведь это Бомбей. Весь город – это одна большая клоака. Надо же с чего-то начинать. – А жестом добавил: или лучше сразу все бросить.
Роберт Фоли лишь вздохнул. Все это правда. Он пробыл в городе всего четыре дня, но они стали для него откровением. Люди кучами спали на тротуарах вдоль широких проспектов – их выбрасывали на обочину и так решали одним махом «жилищную» проблему; калеки плясали, тряслись, вдохновенно демонстрировали свои уродства перед потягивающими охлажденный шоколад туристами на балконе «Тадж-отеля»; юные проститутки – здесь несовершеннолетних не бросали за этот промысел в тюрьму – соблазняли прохожих, обитателей бессчетных лачуг на Фолклендской дороге. И над всем этим тонким, ветхим одеялом в спертом воздухе висел тошнотворно-сладковатый запах разложения: мочи, марихуаны, пряной пищи и экскрементов.
Он опять оглядел комнатенку. Достойное ли это место для денег «живой помощи»? Или лучше приберечь их для более стоящего проекта, если с этим ничего нельзя поделать. Пока загрязненная разными примесями питьевая вода не будет очищаться, дизентерия так и будет свирепствовать. Пока этих людей не накормишь, туберкулез не покинет их легкие. И пока не улучшатся условия их жизни, инфекции будут продолжать изнурять их тела. Бороться с болезнями здесь все равно что плевать против ветра.
Роберт Фоли провел рукой по своему высокому лбу, в его серо-голубых глазах мелькнуло бешенство. Решение предстояло принять самому. Боб Гельдоф лично ему поручил истратить пять миллионов долларов в этой части Индии.
Результат принятого решения может быть лишь один – кто-то выживет, другие умрут. Может быть, вот эти детишки. Он вновь бросал вызов Богу, и вновь потому, что Бог ушел от ответственности. В какое черное мгновение каких ужасных времен мог Великий Создатель предначертать картину мертвых детей? Какой мрачной божественной идее должны были служить эти страдающие дети? Был ли это шанс для жертвователей «живой помощи» проявить милосердие? Но разве сможет он, Роберт Фоли, позволить себе спокойно спать, если так легко отступится сейчас? Ну, ему есть что рассказать Богу. Он чувствовал себя отвратительно, словно его ловко провел Великий Игрок, который создал болезни, мерзости и нищету, что поселились сейчас в этой комнате.
– Не слишком приятное зрелище, да? – донесся до него извиняющийся голос Чандерсавы.
Роберт Фоли угрюмо усмехнулся, двумя пальцами приподнимая ручку сонного малыша, чьи громадные круглые глазенки свидетельствовали о страшном недоедании. Рядом с ним у двух милых крошек налицо были все признаки дистрофии, их желудки не справлялись с работой, которую назначила им природа.
– Да, доктор Чандерсава, далеко не приятное.
Наверное, дома, в Сан-Фернандо-Вэлли, уже вскрылись реки. Быстрые пенящиеся молочные реки текли меж кисельных берегов к «счастью». И каких только сладостей не приносили детишкам, живущим по тем берегам, – и грызть, и сосать, и жевать, и запивать шипучей, холодной, ароматной колой. И папа с мамой, и малыш Вилли, который уже представляет, как будет икать от такого изобилия, знать не знают об этом проклятом месте, где родители порой калечат своих детей, чтобы сбыть их для прибыльного уличного бизнеса: представления уродцев, и где пятидесятилетние мужчины выглядят как восьмидесятилетние старцы.
Доктор Чандерсава лукаво посматривал на него, а его беспокойные руки в бессильном отчаянии поглаживали ребятишек.
– Невозможно не сокрушаться, глядя на этих маленьких страдальцев, – произнес он, словно бы оправдываясь, боясь, чтобы его слова не прозвучали слишком чувствительно. Но в глазах Фоли читалась редкостная искренняя скорбь о поруганной человечности, и это было прекрасно. Индиец-доктор прожил здесь всю свою жизнь, и привычная нищета «третьего мира» вызывала у него почти равнодушное презрение. Но этот американец, родившийся в процветающей стране, где лились молочно-медовые реки, в стране надежд и сбывающихся возможностей, явно принимал все близко к сердцу, как оскорбление личного достоинства, как отвращение к людям, за которое кто-нибудь да должен был понести наказание, кто-то должен был платить. Доктор Фоли не был похож на жестокого человека, но Чандерсава не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь был в такой ярости. Едва сдерживаемый гнев, готовый выплеснуться наружу, направлен был на того, в кого он верил и молился и которому объявлял сейчас беспощадную войну. – А у вас есть свои дети, доктор Фоли? – Разговор о собственных детях мог бы его немного успокоить. Конечно же, у него должны быть дети – у такого хорошего человека. Он же из Калифорнии, где все врачи миллионеры, потому что людям там нечего делать, кроме как день-деньской заботиться о своем здоровье. Он наверняка женат, а может, разведен. Его ставки должны быть высоки. Конечно, не самый удобный для совместной жизни человек, разве что какая-нибудь мечтательница разделит его высокие идеалы.
Роберт Фоли обернулся и взглянул на него – разом отбросив прошлое с сандвичами с огурцом и с легким пощелкиванием кожаной биты на крикетном поле в загородном клубе. С какой стати этот глупый маленький человек ставит его в тупик, напускает на себя важный вид? Он, Фоли, пересек целый континент и везде видел лишь нищету и невежество.
– Нет, у меня нет детей. Я никогда не был женат. – Он произнес это ледяным тоном. В его голосе было не только разочарование в докторе Чандерсаве и в том, что он оправдывал, в его голосе было куда более глубокое, существенное недовольство. И явная досада на самого себя.
Доктор Чандерсава умел читать между строк. Но между этих строк было слишком темное пространство. Фоли никогда не был женат, он не обзавелся потомством, и оставалось тайной – почему. Доктор смотрел на умное, чувственное лицо, на выразительные голубые глаза, орлиный нос и твердый строгий волевой подбородок. Широкие плечи, узкая талия, тело физически развитого человека, без намека на самовлюбленных холостяков, увлекающихся бодибилдингом. Нет, Фоли не был гомосексуалистом, или, как называют их американцы, геем. У него были аскетичные и мужественные черты, его тонкие длинные пальцы с профессиональным умением ощупывали детские болячки, его усталые глаза красноречиво свидетельствовали о склонности к глубоким, даже глубокомысленным занятиям в большей степени, чем об утонченной чувствительности. Но одно было совершенно очевидно. Уж если никому не удалось подцепить Роберта Фоли в Калифорнии, то это был его собственный выбор – остаться одному, и этот выбор защищал его от зари до темна, от темна до зари, пока белокурые красавицы с побережья, никогда не залетающие в Индию, гонялись за ним.
