Предатель. В горе и радости (СИ) - Арская Арина

Я отказалась идти в кафе.

Мне сейчас не до посиделок.

Я зареванная, всклокоченная и уставшая.

Гордей спорить не стал, но за кофе и сэндвичем все же отправился. Я ждала его в машине с его водителем и охранником, чью неловкость я аж кожей прочувствовала.

Жена босса истерит, орет и ни черта непонятно, что происходит.

— С индейкой, — Гордей откидывается назад.

— Что? — спрашиваю я.

— Сэндвич с индейкой.

— Спасибо.

— Ешь уже, — закрывает глаза и медленно выдыхает.

Зажимаю стаканчик между колен и вытаскиваю сэндвич из бумажного пакета. Аппетита совсем нет, но и спорить с Гордеем я не горю желанием.

— Про ноутбук… — сглатываю я.

— Его сейчас усиленно ломают, — тихо и безэмоционально отвечает Гордей. — И сейчас мы к нему едем.

— Когда ты успел?

— Когда вышли из офиса отца, — Гордей потирает шею. — Я вызвал не только вот этих замечательных мальчиков, которые старательно делают вид, что не греют уши, но и двух свои очень талантливых ребятишек…

— Ты доверил…

У меня опять начинается паника. А если талантливые ребятишки взломают ноутбук, залезут в него и увидят то, чего не должны?

— Ляль, — гордей косится на меня, — эти ребятишки отвечают у меня безопасность данных, но я все же приставил к ним еще одного злого и мрачного мужика, который проследит за ними.

Я хмурюсь, кусаю сэндвич и недоумеваю над тем, что я выпала из реальности, когда мы вышли из кабинета Вячеслава.

Я совсем не помню, как Гордей передал ноутбук, закопавшись в свои воспоминания и липкие мысли. Я злюсь на себя, потому что я позволила потерять контроль, который ловко перехватил Гордей.

— Ляль, я тебе гарантирую, что никто не влезет в ноутбук, — тяжело вздыхает Гордей. — Я дал четкие указания злому большому дяде за каждым движением пальца следить.

Как я могла упустить такой важный момент, когда Гордей кому-то отдает ноутбук.

— Я не помню, как ты его отдал.

— Ты сейчас обвиняешь меня в том, что я тебе вру?

— Я не помню.

Гордей смотрит на меня и медленно моргает. Да к тому же я не особо помню, как оказалась у больницы, будто из моей головы вырвали кусок воспоминаний.

— Вы были очень против, — цыкает охранник Василий с переднего сидения.

Вот теперь что-то смутное всплывает. Василий тащит меня к машине, а Гордей отдает ноутбук тощему парню в безразмерной желтой толстовке с капюшоном ноутбук.

Я настолько была в ужасе от предположения, что могу быть беременной от Вячеслава, что у меня сработал защитный механизм, как при сильнейшем стрессе?

— В принципе, — кусаю сэндвич, — я могла и кукухой поехать. Может, уже поехала. Кто знает.

Жую, глотаю и шепчу:

— В любом случае… Гордей…

Делаю глоток кофе. Я не чувствую вкусов.

Что же. К провалам памяти можно добавить агрессию, потеряю вкусов и аппетита.

— Что? — спрашивает Гордей.

И плюс общая заторможенность.

— Я не хочу, чтобы ты копался в ноутбуке, — перевожу на него взгляд. — Серьезно.

Может, он хотя бы сейчас меня послушает и не полезет в эту грязь, в которую и я сама не особо рвусь.

Я бы ноутбук, как фотографии, просто сожгла.

— Отдай его мне, Гордей. Я понимаю, обвинения серьезные и прятаться в кусты сейчас уже глупо… мы должны все расставить по местам, понять, — глубоко выдыхаю, — но это должна сделать я. Гордей, это очень скользкая тема… Пожалуйста, прислушайся ко мне.

— А я буду опять дурачком в непонятках, что было и что происходило? — Гордей усмехается. — Ляль…

— Происходило то, что твой отец был мудаком, — едва слышно отзываюсь я. — С ноутбуком или без.

— А я вот считаю, что тебе теперь не стоит во все это лезть, — Гордей немного прищуривается. — И я бы отвез тебя к детям, но ты ведь тоже не согласишься.

— Нет, не соглашусь.

— И это все касается нас двоих, Ляля, а значит, ни у кого из нас нет привилегии требовать в одиночку во всем этом копаться.

Ко мне приходит очередное озарение.

Я волнуюсь не из-за ранимой и чувствительной души Гордея, который сильно пострадает от увиденного. Не-а.

Я боюсь, что он почувствует ко мне отвращение, если вскроется физическое насилие со стороны Вячеслава. Я стану для него грязной.

— Гордей, ты просто не понимаешь…

— Понимаю, Ляль, — глаза у него темные и мрачные. — Но я уже не могу шагнуть назад. Не проси меня об этом.

— Это ведь ничего не изменит, — стискиваю в пальцах сэндвич и высказываю свою тихую догадку. — Ты хочешь увидеть и подтвердить, что ничего не было. Успокоить себя.

— А ты этого не хочешь? Успокоить себя?

— А если мы себя не успокоим? Если…

— Тогда будет, что осознать, сделать выводы и принять правду, Ляль. И не поодиночке, а вдвоем.

‍

Глава 45. Мы любили

— Ты меня не слышишь… Ты не должен это видеть, если… Гордей, неужели ты не понимаешь?

Стою у окна спиной к Ляле и курю.

— Я должен. Я тебе уже говорил.

— Чтобы что? Чтобы проникнуться ко мне брезгливостью и отвращением?

— У меня сейчас брезгливость и отвращение ко всей моей жизни, Ляль, — выпускаю густые клубы дыма, которые лижут стекла и расходятся волнами в разные стороны. — И касается она только моего отца.

Я должен увидеть и осознать, чего мне стоили сыновье доверие, чувство несостоятельности перед отцом и признание его авторитета в том числе и в моем браке с Лялей.

Увидеть и осознать, что стоит доверять самым незначительным тревожным звоночкам не только с чужими и посторонними людьми, но и с близкими и родными.

Какой жестокий и отвратительный урок.

Твой отец, который был десятилетиями примером и авторитетом, оказался извращенцем и, возможно, насильником.

И этот извращенец воспитывал меня. Его кровь в моих венах. И мне не избавиться от воспоминаний, в которых я счастлив в играх с папулей.

— Гордей.

— Ляль, достаточно.

Следил за моей женой, поил гормонами и глумился над тем, что я бешусь и ничего не понимаю. Наверное, кайф ловил от того, что Ляля была на его стороне. От того, что он главный в моей семье, а — глупый мальчишка.

— Гордей!

Ляля с криками тянет меня за плечо:

— Гордей!

Я выныриваю из плотного тумана ярости, и мою правую кисть охватывает боль, а на стекле кровь и паутина тонких трещин.

Мне обещали, что стекла мне поставили в кабинете противоударные и прочные, ведь панорамное остекление на высоких этажах требует особого подхода, но они не выдержали нескольких ударов во вспышке неконтролируемого гнева.

— Гордей… поэтому я и говорю…

Как мастерски сработал мой отец.

Ему удалось отдалить меня и Лялю друг друга и лишить доверия, а ведь как мы любили.

Мир останавливался и затихал при прикосновениях и поцелуях, а наше дыхание становилось одним на двоих, как и сердцебиение. И все это мы потеряли.

— Гордей, дыши…

Знал бы я в тот день, когда сделал Ляле предложение, к чему мы придем, то я бы убил отца.

— Прости, — хрипло говорю я, — накрыло…

Хочу отойти к столу и упасть в кресло, но Ляля не позволяет этого сделать. Прижимает теплую ладонь к моей щеке, вглядываясь в глаза:

— Мне так жаль… — сипло и сдавленно отзывается она, — я должна была понять…

— Такое нельзя понять. Предположить. Заподозрить.

— Но это не отменяет многого другого, — Ляля горько усмехается. — С другой женой, возможно, ничего бы этого не произошло.

— Видишь, в чем проблема, — тихо отзываюсь. — Другой жены я не хотел.

— Может, тебя в этом убедили…

Воцаряется гнетущее молчания, а у меня в груди поднимается новая волна ярости. Я понимаю, что Ляля сейчас не пытается съязвить или уколоть меня, потому что в ней много страха и растерянности, но ее слова бьют меня наотмашь.

— Прости, — Ляля сглатывает. — Я не хотела этого говорить… Я знаю, что говорю ужасные вещи…

Поскрипываю зубами, из последних сил сдерживая в себе свирепую агрессию, которая может отключить от реальности.