Простить и поверить (СИ) - Эн Вера
– Партнер, – смущенно бормочет она, но следом все же берет себя в руки. – То есть не прям обидел, а просто с другой партнершей решил танцевать. А я одна осталась: парни же редко на бальные танцы ходят. Ну и…
– Кретин, – пожимает плечами Корнилов – и с такой уверенностью, что Лена поднимает на него глаза, забыв про раскрасневшуюся физиономию. – Хочешь, я с ним поговорю, объясню популярно, что хорошие мальчики так не поступают? Он же хороший мальчик?
А вот теперь в его голосе вдруг проскакивает сарказм, и Лена, мигом взъерошившись, сверкает глазами.
– Вот еще! – возмущается она. – Только одалживаться у тебя не хватало! К тому же слово, да будет тебе известно, бьет куда сильнее кулаков!
Наставительный тон появляется см собой, словно защита от неожиданно открывшегося с новой стороны Корнилова. Лена понятия не имеет, почему он вдруг предложил расплатиться за ее обиду, и не может придумать ни одной достойной причины, и это убыстряет дыхание, словно в предчувствии чего-то необычного.
Димка усмехается.
– И что же ты этому перебежчику сказала? – интересуется он. – Поделись, а я оценю силу удара.
Черт его знает, почему Лена вдруг решается открыть правду. Даже родителям об этом не говорила: впрочем, они были вообще не в курсе всей этой истории. Их Лена в один прекрасный момент просто поставила в известность, что танцы мешают ей учиться, а потому она их бросает. А Димке выкладывает:
– Поблагодарила! Сказала, что давно хотела уйти, да его жалела, боялась, что с его уровнем подготовки ни одна партнерша с ним в пару не встанет. Но раз уж нашлась сердобольная…
Корнилов на этом месте заливается таким задорным и искренним смехом, что не только не дает ей закончить, но и завлекает в это свое веселье, и Лена, насмеявшись вместе с ним так, что щекам стало больно, чувствует, как затупляется эта иголка в сердце, а после и вовсе исчезает под лукавым Димкиным взглядом, от которого щекочет в груди и от которого не хочется больше отворачиваться.
Они не замечают, как в этом смехе доходят до пруда и оказываются на причале. У Лены в сумке хлеб для уток, но она не успевает ни достать его, ни даже подумать о нем, потому что на какой-то оборвавшейся ноте Димка вдруг касается ладонью ее щеки, а потом накрывает губами ее губы.
Лена застывает от неожиданности. Она никогда еще не целовалась и крайне не одобряла подростковых лизаний у всех на виду, испытывая от такой картины лишь чувство брезгливости.
Сейчас о брезгливости не возникает даже мысли.
Губы у Димки теплые, мягкие, очень ласковые – такие ласковые, что Лене ни за что не хочется от них отказываться. Она осторожно переступает ногами, чтобы стать чуть ближе, и гонит прочь предостерегающие мысли о том, что Димка Корнилов никак не может целоваться с ней просто так, что он наверняка преследует тем самым какую-то цель, что она должна немедленно оттолкнуть его, дать пощечину и предложить подавиться и своей тайной, и своим вальсом, но после их общего недавнего смеха он больше не кажется чужим и опасным. От его пальцев, пробравшихся под волосы, приятно и немного горячо. От его дыхания, такого близкого и чистого, в груди светло и радостно. От его поцелуев, которые он и не думает прекращать, кружится голова, а руки сами тянутся к Димкиным плечам, чтобы обнять и стать еще чуточку ближе.
И плевать, что кто-то может их видеть и точно так же возмущаться, как совсем недавно возмущалась сама Лена: никого вокруг не существует, только Димка, и Лена, вопреки всем своим принципам, не хочет выныривать и начинать анализировать. Знает, что это все разрушит, и оттягивает, сколько может, в коем-то веке позволив себе просто чувствовать и верить…
Из этой неги выдергивает чувствительный удар по лодыжке – такой, что Лена даже ойкает и, отпрянув от Димки, смотрит вниз. Там столпилась пара десятков уток, явно ожидающих угощения, а один из селезней сердито прикладывается клювом теперь к Димкиной ноге. Тот ошарашенно отпихивает противника и непонимающе смотрит на Лену.
– Ну… обычно я сюда прихожу, чтобы их покормить, – объясняет она причину столь массового нашествия, почему-то боясь, что Димка высмеет это ее увлечение. Но он только делает шаг вперед, не обращая на птиц больше никакого внимания.
– Ты разве не в курсе, что на закате положено целоваться, а не кормить уток? – насмешливо интересуется он, и Лена только сейчас замечает желто-розовую дорожку на спокойной глади пруда. Действительно, закат. И ей совсем не до уток.
– В курсе, – чуть сдавленно говорит она, не желая казаться недотрогой, а Димка снова касается ее щеки.
– Вот и отлично, – говорит он и притягивает ее к себе…
– Подлизываешься, Корнилов, – улыбнулась Лена, стараясь хоть немного приглушить охватывающее душу волнение и овладеть собой. Ей сейчас как никогда нужна была трезвая голова. А собственная рука в Димкиных ладонях опьяняла совершенно неприлично.
Он усмехнулся.
– Как всегда. Если помнишь, у меня это отлично получается.
Лена помнила. Она вообще помнила о Димке очень много. Но оказалось, что этого недостаточно, чтобы его узнать.
– Злишься на меня? – неожиданно даже для самой себя спросила Лена, и Дима удивленно на нее посмотрел. С самого начала их разговора он находился в какой-то прострации, с трудом соображая и с еще большим трудом заставляя себя верить в то, что происходит. Полчаса назад он насочинял бог весть что, но любое его предположение все равно казалось более правдоподобным, чем реальность. Чтобы Жнец вдруг решился рассказать Лене правду – и чтобы она ее приняла – на такое у Димы не хватило никакой фантазии.
И теперь ему предстояло понять, что со всем этим делать.
– Я думала, что ты предал меня, а получается, что я предала тебя, поверив чужой лжи и усомнившись в твоей честности, – пояснила Лена и вздохнула столь огорченно, что Дима непроизвольно сжал ее пальцы. Глупая идеалистка Черемуха! Как же они в этом были похожи с Кирюхой!
– Лен, забей, – посоветовал он, – уж обвинять в чем-то тебя у меня даже мысли не было. Жалко только, что мы так и не станцевали тогда этот чертов вальс: все-таки тебе почти удалось меня ему научить.
Она хмыкнула и погладила большим пальцем по тыльной стороне его ладони. У Димы сильно стукнуло в груди.
– Если я признаюсь, что нарочно тогда затягивала обучение, чтобы был повод снова остаться с тобой наедине? – улыбнулась она и смело подняла на Диму глаза. Он повел плечами и с трудом удержал себя от того, чтобы дотронуться до ее щеки. Как давно это было, а Дима отлично помнил бархатистость ее нежно-розовой кожи и пары лет жизни не пожалел бы, чтобы снова ее ощутить.
Понимала ли Ленка, какую по-прежнему имела над ним власть?
– Я знаю, – немного глуховато ответил он и глубоко вздохнул, разгоняя наваждение. Не хватало еще снова испортить с Черемухой отношения из-за собственного помешательства. Он же и не знал, на самом деле, ничего о ее жизни. Может, у нее парень есть или вовсе муж, а тут он со своими покрывшимися паутиной ласками. Вспылит и пошлет его к чертовой бабушки. А он еще с прежнего адреса не вернулся и так и не выполнил данное сыну обещание.
Когда бы ты стал таким осторожным, Корнилов?
– Ты была такая важная и смешная, что так и тянуло тебе подыграть…
– Важная и смешная? – шутливо возмутилась Лена, разряжая обстановку. – Ах ты, поганец! А говорил, что я потрясающая девчонка!
Дима позволил себе рассмеяться.
– Одно другому не мешает, – сообщил он и тут же охнул, получив в больное плечо весьма чувствительный тычок. Схватился за него, резко выдохнул – и увидел прямо перед собой огромные испуганные Ленкины глаза. Она несколько секунд смотрела на него не мигая, а потом вскочила и стиснула руки.
– Ой, Димка, извини, извини, пожалуйста! – забормотала она, мигом напомнив себя прежнюю – порывистую и невероятно отзывчивую. От этой мысли и от ее встревоженного взгляда он почти забыл о боли, но сказать об этом не успел: Лена ринулась в соседнюю комнатку, а, когда появилась, в руках у нее была аптечка.
