Эллина Наумова - Игра в игру
– То есть при любом раскладе подставляли меня? – изумилась Лиза.
– Мне представляется, что тебя.
– Ценой твоих нервов? Твоих рук? И много среди вас, писательских кормильцев-поильцев, таких изуверов?
– Когда не лично обжигаешь человека, кажется, что ничего страшного не произошло. Наверняка наняли какую-то сумасшедшую.
– Которую ты не издал?
– Возможно.
– А ты уверен, что на тебя покушался не низкорослый хилый юноша? Знаешь, облиться духами и приклеить ногти, если тебя только это убедило, мог кто попало.
– Оскорбить стараешься? Я определяю пол по наитию. Ни разу в жизни не ошибся.
– Извини меня, конечно, но твоя юная супруга на тебя ни за что не сердится? С молодыми бывает…
– Снова оскорбляешь? Уже открытым текстом. Все-таки я ее выбирал, я ее три года проверял, мы с ней венчались…
– Прости, прости, – торопливо отступила Лиза. И уныло констатировала: – А ты на меня злишься.
– Повторяю, я на себя злюсь.
– И я на себя.
Оба понимали: нужно обсудить или вехи продвижения Лизиного романа, или качество здешнего лечения. Лиза была склонна оседлать первую тему, Илья Борисович – вторую. Но судьба была милостива к обоим за их муки: в палату вошла толстенная немолодая медсестра – символ опыта и традиций ухода за больными.
– Илья Борисович, сейчас начнется обход, – строго предупредила она. И еще строже обратилась к посетительнице: – Дайте человеку поправиться, выписаться, а потом донимайте разговорами.
Писательница с облегчением попрощалась и вприпрыжку кинулась на улицу. Настроение Полянского показалось ей сносным, она-то готовилась к жалобам и даже упрекам. «Наверное, ему вводят какие-нибудь веселящие и обезболивающие препараты, – подумала Лиза Шелковникова. – Посмотрим, каково будет без них. Озверел народ вконец. Подкараулить хорошего человека со склянкой кислоты, улучить буквально миг между выключением света в гараже и шагом за порог, на относительно светлую еще улицу, молча, почти вслепую, если капюшон был глубоко надвинут, плеснуть… Может, не вся жидкость и попала на руки, может, он отделался легче, чем предполагала эта гадина… И все равно не каждому такое выпадает…» Лиза не успела досочувствовать Полянскому, а то и вновь впасть в самоуничижение – сумка подпрыгнула на плече от бравурной мелодии.
– Ма-ам, – взывала в трубку Маша с другого края города, – тебе звонила твоя Вера Верескова на домашний. Извинялась, передала, что ей не удалось вырваться. Дословно: «Охранники поменялись сменами, дежурил не тот. Но у меня все нормально». Тут где-то рядом с ней мужской голос сказал: «Дорогая». Она пообещала перезвонить тебе и отключилась. Как прошел визит к Полянскому?
– Он даже не пытался меня выгнать. Говорил о себе твоими словами: сам виноват.
– А ты и растаяла. Не верь. Человек занимается самосудом только с целью самооправдания.
– Дочь моя, оставь в матери хоть каплю наивности и веры в людей. Как ты живешь в таком мраке?
– Да я не страдаю из-за того, что кто-то обо мне худшего мнения, чем я о себе.
– Это прекрасно. Но когда-нибудь от чужого мнения о тебе напрямую будет зависеть твое благополучие, – не сдержала менторских наклонностей Лиза.
– Скажи после этого, кто из нас во мраке. Мама, я ухожу по делам. Пока.
– Пока, – рассеянно согласилась писательница, в которой уже распелась довольная душа: кто мог обратиться к Вере в клинике «дорогая»? Конечно, ее режиссер. «Скорее за ноутбук», – подумала Лиза и вдруг сообразила, что Маша медлит и не обрывает связь. – Доченька, не задерживайся, ты же знаешь, как я волнуюсь, когда твоя джинсовая штанина не пришпилена к моей. Звони и отвечай на мои звонки.
– Конечно, – радостно ответила Маша.
«Она приучена существовать в ауре моей тревоги за нее. Ребенок еще, не надо ей замуж. А может, наоборот, по Игнату скучает и прячется в привычной материнской заботе», – подумала Лиза и порысила домой.
Лиза напрасно заподозрила Машу в попытке компенсировать ее нежным кудахтаньем отсутствие вестей от жениха. Игнату девушка позвонила, как только осталась одна. И рассказала о злоключениях матери. Игнат всполошился и очень трогательно выражал сочувствие им обеим. Хорошо, что Лиза об этом не ведала. Иначе разразилась бы выговором. Дескать, разве мало я тебя учила, нельзя мужчине душу открывать. Пока вы ладите, он будет с тобой солидарен. Но стоит отношениям испортиться, его мнение кардинально изменится и каждый некогда произнесенный тобою звук будет использован против тебя и твоей кровной родни в домашних скандалах и трепе с общими знакомыми. Забавно, но всего лет десять назад Лиза с пеной у рта доказывала собственной маме, что мужчины делятся на благородных и подонков, и поведение зависит исключительно от этого, а не от того, по шерсти или против гладит их женщина. Теперь она гордилась тем, что в острых приступах цинизма все-таки оговаривалась: не все таковы, конечно, но многие, и до рокового срока неизвестно, на кого ты нарвалась. «Однако и лет мне еще не столько, сколько маме, – клокотала в ней потребность видеть голую задницу правды. – Вполне вероятно, что в ее возрасте и я стану категоричной до неприличия». Словом, Маша не раздумывая наступила на старые грабли откровенности с женихом. Понять, что они лишь образ и в жизни их палка движется к твоему лбу годами, она была еще не в состоянии. И потом, ты либо ждешь удара, либо влюблена. Чередующиеся же состояния. Об этом даже пишущая любовные романы Лиза Шелковникова часто забывала.
Поскольку жених был вынужден спешно зазубривать роль, а мать состязалась в яркости проявлений комплексов с обожженным издателем, Маша решила смотаться к отцу и раздобыть денег. Один экстравагантный издатель из Германии собирался купить Лизин роман. К неудовольствию автора, не тот, в котором она колдовала над судьбой очередной разнесчастной подруги. А тот, в котором «для заработка и нервной разрядки» описывала взаимную ненависть соседей по коммуналке – молодого наркомана и стареющей проститутки. Но когда намерение иноземца обернется валютой, точно известно не было. И пока мать и дочь располагали невеликим счетом в банке. Свадьбу Маша с Игнатом запланировали скромную, с приглашением самых близких родственников и самых верных друзей, числом пятнадцать. «А мы с тобой, по нынешним меркам, широко общаемся, – сказал Игнат. – На свадьбе моего одноклассника были его отец, мать невесты, ее родная старшая сестра – свидетельница и я – свидетель». Маша радовалась согласию Игната с тем, что тратиться на жратву и выпивку, влезая в долги, глупо. Интересно, где они оба смогли бы занять. Но платье ей хотелось модное и красивое. А художественный вкус Эдуарда Павловича Шелковникова не допускал компромиссов между ценой и качеством, следовательно, желание дочери превосходно выглядеть он должен был уважить. Когда-то даже обещал заказать ей наряд невесты по собственному эскизу.
