Джудит Гулд - Вспышка. Книга вторая
В доме, принадлежащем миролюбивому Наймуддину и его жене Йехан, оружия не было, и поэтому они не открывали ответный огонь. При звуке первого выстрела Наймуддин потянул жену вниз на пол и велел не подниматься. Лицо его было искажено тревогой, в голосе звучала ярость.
– Это Абдулла навлек на нас беду! – бушевал он, затем поспешил из дома, чтобы попытаться остановить безумие. Несколько мгновений спустя шальная пуля, раздробив ему плечо, заставила его пошатнуться и тяжело рухнуть на землю. Заслышав, как он вскрикнул от боли, Йехан позабыла о его приказе и, выбежав из дома, оттащила мужа в безопасное место. Увидев, что задеты лишь мягкие ткани, она возблагодарила Бога и немедленно поставила на огонь воду.
Абдулла был в ярости. Он предвкушал ответное нападение, прекрасно понимая, что смерть невинных – лучшее средство разжечь ненависть. Поскольку он никогда не расставался с оружием, атака евреев не застала его врасплох: нырнув за низкую стену, он первым открыл ответный огонь. Абдулла предупреждал часовых, что им следует быть настороже, но они подвели его. Увидев, как они упали, он проклял их: они заслужили смерть, проявив небрежность. И он очень надеялся на то, что они отправились прямиком в ад.
Но ответный налет шел не так, как надеялся Абдулла. Евреи оказались осмотрительными стрелками. Насколько он мог видеть, не пострадала ни одна женщина и ни один ребенок. Он снова выругался. Стрельба уже стихала.
И в этот момент на глаза ему попалась малышка Иффат, его единокровная племянница. Она сидела прямо перед ним, съежившись за каменной стеной в каких-то двадцати пяти футах от него. Он воровато оглянулся. Его никто не видел; все остальные либо спрятались, либо были заняты стрельбой. Она будет достойной жертвой, необходимой для того, чтобы развязать траур по погибшим и довести ненависть к евреям до высшей точки, когда ее ничто уже не сможет сдержать.
Он прицелился и нажал на курок. Затем опустил винтовку, и довольная улыбка расплылась по его лицу. В ее смерти обвинят евреев.
Дэни вел учет; в тот момент, как он насчитал три смертельных выстрела, четыре ранения и сгоревший дом, он подал своим людям сигнал к отступлению. Двое ухватили под мышки Мойше и потащили его за собой. Они ушли так же внезапно, как появились. Налет продолжался менее двух минут.
Шмария не сделал ни одного выстрела.
Как только мужчины вернулись с ответного набега, Дэни прямиком отправился в лазарет.
– Ее состояние стабилизировалось, – сказал ему доктор Саперштейн.
– Можно ее увидеть?
– Хотя это и противоречит здравому смыслу, я дам вам пять минут. – Доктор предостерегающе поднял палец. – Ни минутой больше. Я не хочу, чтобы она утомлялась.
– Сейчас даже пять минут – это подарок судьбы, – сказал Дэни.
Он прошел в комнату, придвинул к кровати стул и опустился на него, с отвращением вдыхая тяжелый запах медикаментов; ему не понравилось и то, как неподвижно и прямо лежала Тамара – голова ее располагалась в самом центре подушки. У него замерло сердце, он было подумал, что она умерла. Поза ее слишком напоминала позу трупа, белые простыни были слишком гладкими и похожими на саван. Он впервые заметил несколько серебряных прядей в ее светлых шелковистых волосах. Ее белая как мел кожа натянулась и стала совсем прозрачной.
«Она кажется постаревшей», – подумал Дэни, и его охватила нежность при мысли о том, какой притягательной она будет для него и в шестьдесят пять, и в семьдесят лет. По-прежнему красивой, но очень хрупкой и только, может быть, излишне худой.
Как-то во время их медового месяца она принялась поддразнивать его:
– А ты будешь меня любить, когда я стану старой и уродливой? – Они оба тогда посмеялись.
Из глаз у него выкатилась слеза и медленно побежала по щеке. «Да, да, буду», – мысленно поклялся он.
Он просунул под простыню руку и нежно сжал ее кисть, испытывая боль оттого, какой вялой она показалась ему, но вместе с тем и огромное облегчение, потому что рука была теплой. Она была жива.
– Тамара, – его тихий, чуть громче шепота, голос напоминал сдавленный хрип.
Она лежала неподвижно и дышала так бесшумно, что ему приходилось прислушиваться, чтобы убедиться – ее легкие все еще работают.
«Очнись, дорогая моя, – мысленно заклинал ее Дэни. – Прошу тебя, ты должна выкарабкаться! Я не смогу без тебя жить. Не смогу…»
– Дорогая. Дорогая! – Он сжал ее пальцы, отчаянно надеясь почувствовать отклик.
Тамарины веки дрогнули, и она медленно, очень медленно открыла глаза.
– Дорогая, ты меня слышишь?
Она чувствовала такую слабость, так была сбита с толку. Попыталась поднять голову, но каждое движение требовало таких огромных усилий, а у нее совсем не было сил… нет, она не может шевельнуться. Тамара повела глазами – это тоже потребовало огромных усилий, – стараясь охватить взглядом как можно больше всего. Но все вокруг было погружено во мрак и окутано серым туманом. Она слышала… голоса. Нет, это был один голос – далекий, искаженный и бессвязный. Именно он проникал все глубже и глубже в ее сон, этот голос и чье-то прикосновение.
Она заставила себя сосредоточиться, пытаясь разогнать туман, но он стал только гуще и переместился в сторону, приняв неясные очертания какого-то лица наподобие тех, что представляют себе дети, когда смотрят на облака.
Губы ее слегка приоткрылись, но почти не шевельнулись.
– Дэ…ни? – еле слышным шепотом скорее выдохнула, чем проговорила она.
– Да, Тамара, дорогая моя. Это я. – Его голос звучал приглушенно, как сквозь подушку. Она скорее почувствовала, чем расслышала его. Почему он говорит так тихо?
– Дэ…ни, – с огромным усилием повторила Тамара, на этот раз чуть громче.
Говорить было так трудно! Губы отказывались переводить в слова мысли, которые возникали в ее сознании. Каждый вздох давался с таким трудом. «Где я? Почему я не могу шевельнуться? Откуда этот туман? Что со мной случилось?»
– Слава Богу, Тамара. – На этот раз Дэни говорил более отчетливо. – Ох, слава Богу.
Она почувствовала, как он поднял ее руку и поднес ее к… да, к своим губам. Она попыталась улыбнуться, но тщетно.
И все же это было какое-то подобие улыбки, и Дэни сразу это понял. Ему захотелось прыгать от радости.
– Не волнуйся, любимая. Все в порядке, – сказал он, слезы катились по его щекам. – Доктор Саперштейн говорит, что ты скоро поправишься. Самое страшное уже позади. Благодарю тебя, Господи!
Она устала. Так устала! Усталость навалилась на нее. Такая страшная усталость. Какие тяжелые веки…
Еще одна мысль мелькнула в голове, и на этот раз она ухватила ее прежде, чем та исчезла.
– Ребенок.
