Одри Дивон - По ту сторону лета
19
На обратном пути, взгромоздившись на «веспу», я уже не таясь прижималась к нему всем телом и улыбалась летящим навстречу звездам. Я опьянела, меня переполняло чувство благодарности к целому миру — к природе, луне, Сене, прохожим, что шагали мимо, даже не подозревая, какая дивная нынче выдалась ночь. Откровенно говоря, я не испытывала ни малейшего желания ложиться спать в постели Эрмины, как теперь поступала каждый вечер. На пороге Арно пошатнулся и чуть не упал, хотя обычно твердо стоял на ногах. Медленно стягивая куртку, он краем глаза косился на меня, придерживаясь рукой за вешалку, чтобы не свалиться. Я уже собралась пожелать ему спокойной ночи и чмокнуть его в щечку, но тут он повернул голову. Крепко взяв за запястья, притянул меня к себе: я поняла, что сейчас что-то случится. «Не ложись сегодня в дочкиной комнате, — сказал он. — Я хочу тебя попробовать». Мы поменялись ролями. В этом замкнутом пространстве он один знал, что делает, и полностью владел ситуацией. Я чувствовала себя неопытной дебютанткой. Зато он, проделывавший все это множество раз, ничему не удивлялся. Он точно знал, где искать удовольствие, и отдавал приказ стоящей рядом с ним женщине вести его в заповедное место. Он увлек меня в мою спальню, в которой отныне распоряжался он, и, не глядя, смахнул с кровати все, что на ней валялось, — предметы с легким стуком попадали на пол. Я испугалась. Испугалась своего тела. Сейчас оно меня выдаст. Покажет ему все то, что я ежедневно наблюдаю в зеркале. Дряблую кожу. Складки, заложенные жизнью. Какая чудовищная несправедливость — ну почему этот миг настал, когда я перестала быть юной девушкой?! Если б только было можно всего на одну ночь вновь обрести свое молодое тело, которым я почти и не пользовалась! К сегодняшнему дню я превратилась в руину, и, кроме этой руины, мне нечего преподнести ему в дар. Меня спасет только темнота. Правой рукой я зашарила по стене в поисках выключателя.
«Оставь свет! — рявкнул он. — На что ты надеешься? Что в темноте я тебя не разгляжу? Я умею видеть руками, Эжени!» Приблизившись, он решительным жестом сунул руку мне под блузку и провел пальцем по груди: «Мне достаточно одного касания, чтобы определить, что тебе не двадцать лет. Так что давай, покажись! Не скрывай от меня ничего, я хочу повеселиться. Офигеть, до чего бабы глупые. Думают, что в темноте можно спрятаться. Не в такие минуты, дорогая, ты уж мне поверь. И давай без вранья!» Я не смела пошевелиться. Ладно, Эжени, расслабься. Ты же сама к этому вела, что бы ты там себе ни пела. Ты гладила его, пока он спал. Ты бегала по утрам, лишь бы заглушить в себе волну желания. Ты обнимала его на скутере и мечтала, как будешь его раздевать. Ты позволила своей жизни скатиться в абсолютный хаос, потому что верила, что на этом фоне сгладится жестокая острота неминуемого потрясения. Ну так что? Отдайся ему, и дело с концом. За свои же деньги! Ты ни в чем не виновата. И никакая это не пошлятина. Это жизнь.
Но я по-прежнему стояла, намертво приклеившись к стене. Ноги у меня дрожали. Что бы сейчас ни произошло, возврата к прошлому не будет.
Он улыбнулся нехорошей улыбкой и начал по одной отрывать пуговицы у меня на блузке.
— Говори мне слова! — приказал он.
— Не умею.
— Еще как умеешь. Ты только это и умеешь. Не хочешь — другое дело. Боишься. Выпусти их из себя. Не ври, что не знаешь слова «блядь». Не ври, что не можешь сказать: «Я люблю трахаться».
— Нет, не могу, правда, не могу.
— В тебе сидит развратная девчонка. Покажи мне ее. Я хочу на нее посмотреть, голую и грязную. И потом показать ей кое-какие штуки…
— Ты ошибаешься! Здесь нет никого, кроме меня!
Он снял с меня блузку и бросил ее на пол. Расстегнул на мне бюстгальтер. Я стояла, не в силах отвести глаз от его совершенно изменившегося лица. В тусклом свете его черты заострились, приобретя карикатурный вид: подрагивающие ноздри, жесткий взгляд. Его пальцы пробегали по моей коже, но я не чувствовала ничего, никакой нежности, и от этого трепетала еще сильней. Он отступил на шаг, чтобы лучше видеть.
— Ты уродина, — шепнул он мне на ухо.
— Заткнись.
— Ты вся дряблая. В твоем теле нет жизни. У меня на тебя не встанет.
— Не смей говорить мне гадости, поганец.
У меня перехватило дыхание. Рука сама потянулась к ночному столику в поисках таблеток. Он перехватил ее, отобрал упаковку с лекарством и сунул себе в карман:
— Даже не думай. Хватит прятаться от себя самой. Я хочу, чтобы ты на себя посмотрела. Чтобы хоть что-нибудь почувствовала.
Он подтолкнул меня к большому, в полный рост, зеркалу:
— Посмотри на себя. Ты — старуха. Вся в морщинах, как печеное яблоко. Ты не можешь быть красивой. Ты никому не можешь доставить удовольствие.
— Врешь, могу!
— Тогда скажи, что ты хочешь сделать мне хорошо.
Я поняла, что больше не могу. Его глаза тяжелым и грязным взглядом обшаривали меня, словно два уличных хулигана. В то же время мне хотелось, чтобы все стало еще хуже. Пусть добьет меня, пусть мне станет так больно, что я обо всем забуду. Арно исчез — на его месте появился незнакомец, накрывший меня своей огромной тенью. Он расстегнул первую пуговицу на моих джинсах: «Даю тебе ровно три секунды. Потом ухожу спать. А ты оставайся. Будешь рыдать и трогать себя, вспоминая обо мне». Он уперся указательным пальцем мне в живот и надавил ногтем. Своей воли во мне не осталось. Ее подчинила его воля. Меня охватило гибельное желание муки и саморазрушения. Я убрала последний барьер, не пускавший наружу ту, что хотела жить, и она моими губами проговорила:
— Я развратная потаскуха, делай со мной что хочешь.
— Ну вот, уже лучше!
— Я создана, чтобы ублажать тебя. Только скажи, и я сделаю все, что ты потребуешь. Бери у меня что хочешь.
— Молодец, хорошо, говори дальше. Не молчи. Когда ты говоришь, я тебя слушаю и почти не вижу.
— Если тебе нравится, можешь меня сломать. Смотри, я на все готова.
Я раскинула в стороны руки, до того прижатые к груди, и спустила джинсы. Его естество мгновенно напряглось. Плотоядно улыбнувшись, он прикоснулся губами к моей шее, оторвал меня от пола и бросил лицом вниз на кровать. Он сдержал свое обещание: содрав последние разделявшие нас тряпки, за волосы дернул вверх мою голову так, что у меня слезы выступили на глазах, и вонзился в меня, словно нырнул в бездну С моих губ продолжали водопадом скатываться чужие, ужасные слова: «паскуда, сука, шалава, долби, глубже, еще глубже, хорошо…» Я перестала быть женщиной, обладательницей ног и рук, жира, костей и слюны, вся обратившись в отрывистый ритм движения. Я вдруг поняла, что в следующий миг могу умереть и в этом не будет ничего страшного. Когда он наконец рухнул на меня, придавив собой остатки моей расхристанной души, мне почудилось, что он уже спит. Но это было еще не все. Он приподнялся. Я зажмурилась и сжала губы, боясь, что сейчас он меня ударит. Но он просто поцеловал меня в плечо и вытянулся рядом, тесно прижавшись ко мне. Слаще этого поцелуя я не испытывала ничего в жизни. На долю секунды он затушевал грубость секса. Любовь и жестокость. Теперь я поняла смысл песни.
