Галина Щербакова - Лизонька и все остальные
– Да перестань же! – закричала Леля.
Ниночка повернула к ней лицо с очень спокойными, уже помаргивающими глазами и сказала:
– А что, слабо твоему Васе узнать, как все-таки Колюня принял смерть, или они там все документы от страху тогда спалили, чтоб все шито-крыто осталось. Ни кто убивал, ни как убивал?
Все что угодно! Все! Но не этого ожидала Леля. Да какая разница, как? Это что, существенно уже сегодня? Важно? Может это что-то изменить? Пострадал, как все… В конце концов, лес рубят – щеп-летяг. Это точные слова, точные! А думать надо вот о чем: где бы мы с тобой были, периферийные девчонки, если бы не революция? Гнили бы в служанках или на поденных работах.
– Не гнили бы, – засмеялась Ниночка. – Так бы и жили. Я во всяком случае… Ну, ты, конечно… Без революции твоя жизнь недействительна… – Ниночка прямо зашлась от смеха, а потом Леля вдруг видит – плачет она.
– Ты не знаешь, а я знаю, – закричала она. – 3наю! У отца видение было, как Колюня умер – забили его сапогами. Он мне недавно сказал…
Леля просто рухнула.
– Да ты что? Откуда он узнал?
– Он про все смерти знает… И как ты… И как я…
– А как я? – испугалась Леля.
– Не бойся! Мы умрем старухами. Он так мне сказал: вы с Лелей умрете старухами, а Колюню, боюсь, забили сапогами.
– Ну, слава Богу, – облегченно сказала Леля. И замахала рукой. – Я не про Колюню, не про него! Я про нас с тобой – слава Богу! А то временами так жмет в сердце, так жмет, просто нет дыхания, и все…
– Нашла чему радоваться, – вздохнула Ниночка. – У нас с тобой плохие будут смерти… Это он тоже сказал… Ну… Так как насчет Колюни? Может твой Кузьмич узнать?
– Так и было, как папа видел, – ответила Леля, потому ответила, что считала этот разговор уже не главным, а главным считала свою будущую плохую смерть и хотела теперь выведать, в чем же ее плохость, чтобы вовремя ее предотвратить. Все в жизни можно предотвратить, если знать заранее и принять меры… Что у нее будет? Рак? Инсульт? Или она попадет в аварию? Это же все разные вещи, и к ним разные нужны подходы.
– О паскуды! – сказала Ниночка. – О фашисты! О Господи, покарай их!
– Ты о ком? – не поняла Леля.
Ниночка к тому времени была уже мягонькая, толстенькая, подбородок у нее возлежал на воротнике округлой такой складкой, и Нина его еще и выпячивала, как – о смех! – как красоту, что совсем выводило Лелю из себя. Что думает о себе, что думает? Ела бы лучше меньше, занялась бы физической культурой. Посмотрела бы на нее, Лелю, наконец! Конечно, и у нее есть лишний вес. Но он ведь распределен симметрично, она для этого ногами цепляется за батарею и гнется, гнется до кровавых чертиков в глазах, зато живот у нее почти плоский, а подбородок она на ночь туго подтягивает мокрым скрученным полотенцем. Да! Неудобно. Больно. Но иначе как выходить на люди, как с ними общаться на том уровне, на каком она общается? Вот о чем думала Леля, глядя сейчас на Ниночку, и эти ее восклицания о том, чего она не знает и не понимает, казались Леле глупыми, бездарными, мещанскими. Смотрите на нее, смотрите, старуха с жирным подбородком, а туда же… Рассуждает… А ты тогда работала? Ты не боялась ложиться ночью, потому что в те времена люди не спали и ждали, что каждую се-кун-ду могут понадобиться. А как нас ненавидел и ненавидит капитализм? Это что – так себе? Пустяки? И что дороже, сила и прочность твоего родного государства целиком или жизнь Колюни в единственном числе? Вот возьми и ответь на это прямо.
– Ответь! – повторила Леля. И сколько в ее голосе было льда и уверенности, что она победила с первого удара, тем более что толстуха Ниночка от этого удара даже дернулась, как тряпичная кукла их детства!
– Государство и Колюня? – повторила Ниночка. – Да? Конечно, Колюня. Тут и сравнивать нечего. – Она поднялась и стала связывать веревки у своих покупок, чтоб удобней было нести. Делала она это, повернувшись к Леле спиной, то есть задом, что выглядело демонстративным. Так и уходила, почти не глядя в лицо. У самой же двери выпрямилась и сказала жестко:
– Как же ты будешь, дура, мучаться, как будешь… И я тоже, между прочим… Ну, пока… Кузьмичу пионерский привет… Другого для него нету.
Леля на другой же день решила провести тщательнейшую диспансеризацию всего своего организма от и до. Все у нее, слава Богу, оказалось в порядке, анализы же были просто показательные. Везде – N.
Но она была настойчива – во все закоулочки тела и потрохов попросила заглянуть. Была у нее возле уха родинка, не из красивых, а из мохнательно-волосатеньких.
– Удалите радикально, – сказала. А кожник всего ничего – на секунду! – на этой родинке дольше глазом задержался. Удалили. Леля очень этим поступком гордилась. Как она? Удалите… Сразу! Решительно! Она им сказала! Сама!
На своем пятидесятилетии она, можно сказать, была в полном физическом блеске. Костюм сделала по парижскому журналу, такой серебряный, серебряный. Сверкунчик. Волосы выкрасила под платину – позволила себе это излишество. Василий Кузьмич ее видом остался доволен.
– Вполне, – сказал, – вполне…
Ее просто завалили подарками. Она даже не ожидала, что все организации, в которых она то собрания проводила, то лекцию читала, то просто по-человечески и по долгу в жизнь вникала, знали ее день рождения. Столько замечательных вещей презентовали, хотя разве в них дело? В вещах? Важнее адреса в кожаных папках, на мелованных бумагах, на бумагах с водяными знаками, на глянце с золотом. А какие дивные стихи насочиняли коллеги, с такими удачными рифмами. Потом был домашний вечер, для родственников. Приехали старики и Нина с семьей. Розу позвали с мужем. Лиза в этот момент тоже в Москве оказалась. Она, пока сидела с маленькой дочкой, исхитрилась написать какую-то там книгу из школьной жизни, и ее пригласили в журнал как раз в тот день, когда Леля все назначила. Это событие чуть ли не сбило всех с толку. Все так носились с Лизонькой, что, честно говоря, стало обидно и выглядело неприлично. Кто звал-то? Чей праздник? Молодец Василий Кузьмич, он сразу все понял и взял дело в свои руки. Вилочкой по бокалу позвенел и сказал абсолютно справедливые слова, хотя и в тоне юмора, что, когда книга у Лизоньки выйдет, пусть Лизонька и соберет их вместе, вот тогда о ней и будут говорить, а сейчас другой, извините, повод. Лизонька вскочила, застеснялась и исправилась тем, что сказала очень хорошо.
– Леля! Прости, ради Бога! С начинающими авторами случаются затмения. Конечно, ты у нас героиня. И вся твоя жизнь – для всей нашей семьи пример служения идее, пример честности, а если учесть, что при этом ты сохранила прекрасный женский облик и вполне можешь сказать, что тебе тридцать пять, то это еще более заставляет нас с Розкой подтягиваться и равняться на тебя, дорогая Леля! Исполать тебе, исполать!
