Джудит Крэнц - Пока мы не встретимся вновь
Помощник распорядителя сцены Марсель, Жак Шарль и Морис Шевалье стали тремя из четырех миллионов, мобилизованных во Франции в первые недели августа. Промышленность страны оказалась почти полностью парализованной: едва ли не каждый здоровый и трудоспособный мужчина был призван в армию. Поезда, набитые плохо вооруженными, но веселыми и полными энтузиазма войсками, отбывали на фронт каждые семь минут.
После битвы на Марне в середине сентября, когда французам удалось отбросить приблизившиеся к Парижу немецкие полки, началась национальная эйфория: она ознаменовалась тем, что в стране заново открылись театры, кафе и мюзик-холлы. Однако за один только этот месяц погибло двести тысяч французов. Это опровергло всеобщие представления о короткой, легкой и победоносной войне.
После окончания первого периода военных действий в сентябре потребовалась передышка; немцы и армии Антанты начали окапываться вдоль реки Эны, в провинции Шампань. Они возводили траншеи, ставшие первыми фортификационными сооружениями Западного фронта, который три долгих года топтался на смертоносной полоске земли шириной десять километров и перемолол в своей кровавой мясорубке миллионы людей.
* * *Замок де Вальмон, родовое гнездо виконтов де Лансель, стоит на вершине невысокого холма, в самом сердце Шампани — страны виноделов — на меловых, задерживающих тепло северных склонах Реймской возвышенности, протянувшейся с востока на запад несколько под углом, между двумя главными городами провинции — Реймсом и Эперне.
Вальмон, в отличие от большинства замков Шампани, пережил революцию, нашествия и войны. Неожиданно, как в сказке, он поднимается из небольшого густого леса. В замке три круглые башни и крыши, крытые черепицей. Высокие окна десятков комнат смотрят на полукруглую каменную террасу, где уже много веков растут в резных каменных кадках искусно подстриженные деревья. Вальмон окружен ценнейшими виноградниками; здесь производится шипучее светлое вино, и во всем мире только оно имеет неоспоримое право называться шампанским.
Ежегодный урожай здешнего винограда — белого шардонэ, черного пино нуар и пино мюнье, подтверждает существование одной из величайших тайн в истории виноделия: ведь даже Ной, хоть он и выращивал виноград, высадившись из ковчега, не мог похвастаться тем, что умел делать шампанское.
Многие замки во Франции к началу мировой войны уже давно растеряли жизненную энергию своих дореволюционных дней и были похожи на фамильные склепы. Замок Вальмон, напротив, по-прежнему процветал и был все так же гостеприимен, хотя видел много перемен с тех пор, как Лансели сохранили верность Шампани, борясь за независимость с французскими королями. Эта борьба закончилась только в 1284 году после брака наследной графини Шампани Жанны Наваррской с будущим королем Франции — Филиппом Красивым.
В XVII веке виконты де Лансель занялись виноделием, как и их соседи. Рядом с огромными виноградниками были маленькие наделы крестьян, охотно продававших господам свой виноград, и вскоре Лансели стали производить шампанское в больших количествах и торговать им. К середине XVIII столетия «Лансель» стало лучшей маркой среди шампанских вин. Наряду с «Моет и Шандон», «Мум», «Клико» и еще несколькими знаменитыми марками особые зеленые бутылки охлажденного шампанского с золотой наклейкой в форме щита, на которой большими буквами было выведено название «Лансель», а под ним буквами поменьше — «Шато де Вальмон», стали любимым напитком знатоков и ценителей вина.
Нынешний глава семьи виконт Жан-Люк де Лансель имел двух сыновей. Старшему, Гийому, было предназначено править «Домом Лансель», младший же, Поль-Себастьян, дипломат, служил в министерстве иностранных дел. Хотя к началу войны ему еще не исполнилось тридцати, он был уже первым секретарем французского посольства в Лондоне и все обещало ему блестящую дипломатическую карьеру.
Первого августа 1914 года, в первый же день призыва, пренебрегая своим дипломатическим статусом, Поль де Лансель отправился на фронт добровольцем в чине капитана. Он оставил дома молодую жену, урожденную Лауру де Сен-Фрейкур, хрупкую парижскую красавицу двадцати двух лет, ожидавшую первого ребенка.
Она умоляла мужа не покидать ее.
— Ребенок родится через пять месяцев, и все считают, что к тому времени эта глупая война непременно закончится, — говорила Лаура, рыдая от отчаяния и страха. — Умоляю тебя, останься со мной. Мне нужно, чтобы ты был рядом.
Однако Поль стремился немедленно отправиться на войну, понимая, что Франция дорожит каждым в ее противостоянии германским войскам, мобилизованным с неслыханной оперативностью и намного превосходящим французские — как по численности, так и по качеству вооружения.
Дипломатический пост позволил Полю де Ланселю наблюдать, как рождались планы приближающейся битвы гигантов. Он знал, что во французском генеральном штабе преобладал оптимизм. Убеждение в том, что храбрость, стойкость и боевой задор французского солдата играет на поле брани большую роль, чем военная мощь государства, прочно укоренилось в головах профессиональных военных. Поль, в отличие от многих, серьезно сомневался, что войну можно выиграть на одном энтузиазме. Но, как и все другие, в то мирное лето 1914 года он не подозревал, что ждет его впереди.
Человек проницательный, Поль де Лансель полагал, что был бы более счастлив, случись ему унаследовать семейное дело и выращивать виноград, а не работать на дипломатической службе. Его мать Аннет де Лансель частенько говаривала, что высокому, сильному и широкоплечему Полю больше пристало бы работать на виноградниках, чем за письменным столом. Его светлые волосы выгорели от долгих часов труда под солнцем. Синими глубоко посаженными глазами и широкими скулами он походил на своих предков, чьи портреты висели в замке. Однако Поль не унаследовал характерной для Ланселей изящной формы головы, и в цвете его волос не было ни намека на рыжину, передающуюся в семье из поколения в поколение. Большому, хорошо очерченному носу Поля не хватало присущей Ланселям изысканности, а линии его красивого рта и подбородка отличались суровостью.
При всей пытливости ума Поль частенько жалел, что должен заниматься проблемами более сложными, чем размышления о предстоящей погоде и урожае. Конечно, виноградарь и винодел просыпаются каждое утро, озабоченные именно этим, но, поскольку тут уж ничего не поделаешь, такая озабоченность казалась Полю излишней, хотя он считал все это очень комфортным и благостным состоянием души.
С другой стороны, как дипломат, он обладал профессиональным рационализмом, ибо неизменная осторожность и привычка к анализу предохраняли его от ошибок, которые могли превратить его в вечного простака, бесполезного для своей страны. В общем, Поль де Лансель не мог сказать, что он абсолютно уверен в какой-либо из основополагающих мировых истин, кроме любви к Франции и своей жене, однако, справедливости ради, надо отметить, что любовь к родине была все же сильнее.
