Татьяна Дубровина - Испить до дна
— ... яко вси по Бозе к Тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству...
И тогда Петр Андреевич Вяземский явственно ощутил, как чья-то теплая, твердая ладонь — нет, не ладонь, а длань — легла на его вихрастую, еще совсем мальчишескую макушку и несильно, ласково, однако настойчиво пригнула к родной земле, которую нужно было защитить.
Князь упал на колени на пересохший суглинок и отдал земной поклон...
Это он-то, насмешник и скептик, ярый поклонник господина Вольтера...
Он, чей рассудок всегда оставался холодным даже тогда, когда сочинял свои стихи...
Он, привыкший во всем сомневаться и веривший лишь очевидным, материальным, эмпирически проверенным фактам...
— Богородице, Дево, радуйся! — шепотом воззвал он к потемневшему, но такому лучезарно—светлому лику. В эти минуты он веровал, глубоко и до конца.
Потом началась битва, в которой пушечным ядром под князем убило Чалого...
А еще чуть позже — и сивую в яблоках кобылку Марусю свалили неприятельские пули...
Две убитые лошади под одним всадником за одно августовское утро — не много ли для того, чтобы быть простой случайностью?
И могло ли быть случайностью, что князь успел разглядеть крест, венчавший купол церкви деревни Бородино, прежде чем померкло его сознание?..
— Живой, живой! — Ефим плакал от радости, как чувствительная барышня, извлекая хозяина из-под трупа лошади. — Правду матушка ваша говаривала — в сорочке родились!
— ...В сорочке родилась... живая...
Услышала это Алена или только подумала?
Желаемое или действительное?
Да что гадать! Реальность, несомненная реальность!
Потому что только в реальности чувствительные пальцы художницы и ювелира, привыкшие превращать в филигранные кружева тончайшую каленую проволоку, могут ощущать шершавость налипших на подушечки песчинок.
И только живой человек способен распознать разность температур. Для умершего существует лишь вечный холод.
А она явственно чувствовала: ее икры и ступни пригревает жаркое солнце, а мокрый затылок начинает мерзнуть. Значит, голова в тени.
— Держи ноги в тепле, а голову в холоде, — бывало, учила ее уму-разуму бабушка, и вот — теперь это образное наставление воплотилось в реальность...
«Ура! Я жива, жива, жива!!!»
А раз уж жива — можно попробовать открыть глаза.
Попробовала — удалось.
Взгляд уперся в яркий полосатый тент-зонтик. Такие разбросаны по всему огромному побережью острова Лидо, хотя курортный сезон еще, собственно, не начался.
Выходит, Алена уже не в море, а на берегу.
И — вот оно возникло, то самое, мельком увиденное среди адриатических волн бледное мужское лицо. Оно загородило радужные полосы полотнища пляжного зонта.
Венецианец-спаситель.
Или спасатель? Может, это его служба и оплачиваемая обязанность — вытаскивать из воды незадачливых, чересчур самоуверенных и неосторожных купальщиков?
Служба или не служба — неважно. Благодаря ему продолжается земное существование Алены Вяземской, Ленки Петровой, обычной девушки, а не какой-то там русалки.
— Грацие, синьор, — проговорила Алена, и это было все, что она помнила из итальянского.
Его нахмуренное, встревоженное лицо разгладилось, по тонкому красивому лицу разлилась счастливая улыбка, а глаза как будто изменили цвет, из серо-стальных превратились в ярко-синие.
— Не за что меня благодарить.
Он в самом деле ответил по-русски или опыт работы над портретами помог Алене прочесть смысл сказанного по его мимике?
— Слава Богу! —добавил загадочный венецианец, теперь уже точно на ее родном языке, с легким московским аканьем, без каких бы то ни было признаков итальянского акцента.
Русский спасатель, специально обслуживающий русских тонущих курортников?! Для каждой нации — свой пляжный работник...
Тьфу! Бред какой-то... бред сивой кобылы в яблоках... И почему-то в голове навязчиво вертится кличка этой выдуманной, несуществующей кобылы — Маруся...
Что-то привиделось девушке, пока она находилась между жизнью и смертью, а что именно — припомнить она никак не могла. Родовая память — она включается неожиданно и так же внезапно захлопывает доступ в свою сокровищницу.
Ну и не надо! Достаточно бреда и фантазий!
Все самое страшное позади, можно и нужно возвращаться к нормальной жизни.
— Вы что, из России? — спросила Алена у незнакомца.
Он, услыхав родную речь, был удивлен не меньше, чем она:
— А вы что, тоже оттуда?
— Ага. Только вчера приехала. Вы, наверное, эмигрант?
— Нет. Скорее, путешественник. Как вы себя чувствуете?
— Еще не знаю.
Она прислушалась к своим ощущениям.
Вроде бы все нормально, только... с грудью творится что-то странное. Туда должна бы падать тень от тента, а, несмотря на мокрый купальник, тепло, слишком тепло, даже горячо.
Алена приподняла голову.
Какая наглость! Ладони «путешественника» покоились прямо поверх узеньких полосочек ее откровенного бикини.
Но самым для нее ужасным, самым постыдным и невыносимым было то, что ей такое нахальство показалось приятным!
«Утопленница-распутница, — подумала она о самой себе с неприязнью, уничижительно. — Недаром поверье гласит, что русалки бессовестно заманивают в свои сети мужчин... Но я не русалка, и я его не заманивала! Даже не пыталась! Просто тонула, а он... он воспользовался...»
Резким молниеносным движением — откуда только силы взялись, ведь только что лежала пластом! — она сбросила со своего тела мужские руки:
— Как вы смеете! Думаете, раз вытащили меня, значит, уже все позволено?
Он вздрогнул, смутился, отскочил на метр в сторону и совершенно по-детски спрятал руки за спину:
— Простите. Пожалуйста, извините меня, недотепу. Не думал ничего такого... Просто испугался, что вы уже... что вы захлебнулись... короче, делал вам искусственное дыхание, а тут вы очнулись, и я от неожиданности совсем забыл... Не хотел вас оскорбить, поверьте...
Алене стало стыдно: человек ее, можно сказать, с того света вытащил, а она вместо благодарности сразу кинулась обвинять его во всех смертных грехах.
Разве он виноват, что ей понравилось его прикосновение!
Не виновен и в том... что ей ужасно хотелось, чтобы он приблизился снова.
— Это вы меня извините. — Она поправила спустившиеся с плеч бретельки, как будто они могли скрыть ее пышные формы. — Я свинья.
— Непохоже. — Он густо покраснел, избегая смотреть на нее, а все-таки против собственной воли то и дело искоса поглядывая. — Даже самые породистые свиньи не бывают такими прекрасными. Вы — как Венера, явившаяся из пены морской.
