Елена Квашнина - Работа над ошибками (СИ)
Я ушла в ванную и закрылась там. Это единственное место дома, где можно побыть в одиночестве. В ванной долго смотрелась в зеркало, не замечая собственного отражения. Наступил момент, когда стало ясно: я хочу еще одного поцелуя от Ивана в темном подъезде.
— Ну ты и дрянь! — сказала вслух самой себе и отвернулась от зеркала. Неприятно было видеть свои пламенеющие щеки.
— Ты просто маленькая распутная пакость!
Но сколько бы я ни твердила гадости о самой себе, вернуться к прежней, чистой и ясной жизни не получалось. Иногда гасить в душе раздражение не хватало сил. Внезапно отказалась отмечать свой день рождения. Никаких объяснений по этому поводу не давала. Крысилась. Друзья и знакомые теперь старались обходить меня стороной. За глаза называли «сибирской язвой». Из-за того, что язык у меня вдруг оказался весьма острым и ядовитым.
— Знаешь, что? — сказала как-то Лидуся, по-видимому, не собиравшаяся больше терпеть перепады моего настроения. — Я думаю, ты просто влюбилась. И должна в этом честно себе признаться, а не изводить окружающих.
Мы валялись на травке в овраге. Возле их погреба для картошки. Почти каждый день ходили туда. Надевали купальники и шли в овраг. Там быстренько обливали друг друга желто-коричневой водой из Чертановки. И по несколько часов загорали, лениво переговариваясь время от времени.
— Угу, — промычала я в траву, даже не подняв головы. Откровенничать не хотелось. И причин тому было множество.
Лидуся повернулась ко мне лицом. Сорвала горсть травы и неторопливо посыпала ею мою голову. Вместо пепла, надо полагать. Совсем недавно я читала в одной книге, что на Востоке женщины в знак горя посыпали свою голову пеплом. Меня это так поразило! Я не преминула поделиться с подружкой. И теперь за неимением пепла она посыпала мою голову травкой.
— Влюбилась, влюбилась, — поддразнила Лидуся. — И невзаимно, между прочим. Поэтому ты так бесишься.
— Угу, — опять промычала я. Пусть Лидуся думает себе, что хочет. Правды я ей все равно не открою. Слишком стыдно.
— Ох, Катюсик, до чего же ты скрытная!
Она вскочила и с криком: «Признавайся!» — повалилась на меня. Мы покатились по склону, барахтаясь и кувыркаясь. Щекотались, возились, визжали маленькими поросятами. Наконец, задыхаясь, шлепнулись друг против друга.
— Хорошо, — я перевела дух, отплевываясь от травы, попавшей в рот. — Хорошо. Признаюсь. Влюбилась.
— А я и знала, — до ушей заулыбалась Лидуся.
— Ну, если ты все знаешь, — съехидничала я, — тогда сообщи мне, в кого я влюбилась? А то для меня это тайна, покрытая мраком.
— А правда, в кого? — задумалась Лидуся.
Она еще долго перебирала знакомых мальчишек. Выслушивала мои едкие замечания по поводу их внешности, ума или характера, от восторга болтала в воздухе ногами. И только одно единственное имя не пришло ей в голову. Имя ее брата.
СЕЙЧАС
Димка смотрел телевизор. Весь скрючился. Ноги выше головы, на животе — тарелка с печеньем. Знал, что мне не нравится подобная расхлябанность. Знал и делал назло. Всего за несколько дней мой сын неузнаваемо изменился. Нормальный, веселый и порывистый мальчик превратился в злого, дерганного подростка. Неужели так среагировал на мою взвинченность?
— Дима! Сядь правильно. Иначе заработаешь горб.
Димка ничего не ответил. Скорчился еще больше. Я смотрела на него и заводилась. Только замечаний больше не делала. По школьному опыту знаю — бесполезно. До откровенной грубости за эти четыре дня Димка пока не докатился. Молчал. Не хотел общаться. Но, кажется, именно к этому все идет. Грубости и хамства от него я не перенесу. Все эти годы сын, — ласковый, покладистый, — был светом в окошке, самым важным для меня человеком. Ради Димки пришлось отказаться от всей прошлой жизни, от самой себя. Потерять его — значит потерять все. Вот и молчу. Жду, когда у него накипит. Может, выкричится, выплеснется и мир между нами восстановится?
Заверещал телефон. Это Лидуся позвонила. Обычно она набирала наш номер по понедельникам и средам. А по субботам приходила в гости. Но сегодня, если мне память не изменяет, четверг?
— Катюсик! У тебя ведь завтра только два урока?
— Да.
— Значит, время есть. Приходи сейчас ко мне.
Я чуть было не поинтересовалась: «Для чего?» Хорошо, вовремя остановилась. Не успела обидеть человека. И так всю жизнь, сама того не замечая, обижала.
К Лидусе не ходила давным-давно. Это, потому что тетя Маша сердилась. Не могла простить мне вынужденного притворства перед Димкой. Ей хотелось слышать от меня «мама», а от Димки «бабушка». Но я до сих пор не считала возможным ворошить старые грехи. У меня нестерпимо болела душа, все существо мое корчилось, когда я заглядывала к Лукиным. То единственное, чего мне хотелось, в чем заключалось мое счастье, было неразрывно связано с этой семьей и утеряно мной навсегда по собственной дурости. Не вернешь, не исправишь. Лукины обижаются, но, по крайней мере, не догадываются о моих мучениях, не жалеют меня. Я боялась их заботливого сострадания. Еще совершенно невыносимо было смотреть на Лидусино счастье. У нее хороший, любящий муж, прелестная дочка. Мир и лад в семье. Искренняя радость за Лидусю не мешала обиде на весь мир и на себя заполнять мою душу.
— Давай, лучше ты ко мне?!
— Я уйти из дома не могу, а ты очень нужна.
Колебалась недолго. Сейчас лишь три человека в моей жизни были дорогими и близкими: Димка, Лидуся и Никита. Родители не в счет. Мы, конечно, теперь встречаемся иногда. Но я так и не смогла простить им прошлого. А отец до сих пор возмущен моим поведением в 91-м году. Называет меня не иначе, как «ельциноидной дерьмократкой». И они, и я сохраняем дипломатические отношения исключительно ради Димки. Во всяком случае, Лидуся мне гораздо ближе их. Она всегда при нужде подставляла свое плечо. Без всяких просьб, между прочим. И всегда кстати. Сама же о помощи не просила ни разу.
— Ты одна? — осторожно спросила я.
— Одна, одна, — поторопилась с ответом Лидуся. Знала точно, лишь при таком условии я соглашусь придти.
— Хорошо. Сейчас забегу.
Повесила трубку. Посмотрела на сына. Как он? Димка выглядел хмурым и встревоженным. Явно прислушивался к моему разговору с Лидусей.
— Чего уж, — буркнул мне, насупившись. — Иди.
Я стояла, не решаясь оставить его одного. Он не слишком жаловал Лидусю. Обычно бывал недоволен нашими встречами. А тут, к моему изумлению, проворчал:
— Чего стоишь? Иди. Она же тебя ждет.
Вот. Даже сын меня подталкивал. Пришлось надевать плащ и туфли.
